Епитимья

Там было «место наказания», простенькое, но со вкусом устроенное. Холодный чулан для угля в подвале дома, так долго пустовавший, так долго не использовавшийся, стал весьма «эффективным» местечком. «Эффективность» — это было его любимое словцо. Проделать дыру в балке потолка и протянуть в нее кусок веревки было плевым делом. Затем Дуайт приладил туда крюк для мясных туш, приобретенный им для этой цели в магазине промышленных товаров в Бервине. Прицепив его к веревке, пропущенной сквозь отверстие, он получил то, что требовалось, — «вуаля!» — замечательное приспособление для подвешивания жертв за руки — так, чтобы они висели над потолком. Последним штрихом стал ледник Коулмана: они могут на нем стоять, пока он будет их подвязывать. Удар ногой, ящик для льда опрокидывается — и боль, боль его маленьких друзей, подвешенных в воздухе... Суставы выворачиваются и похрустывают — что-то вроде испанской инквизиции... Возможно, это приблизит их к Богу, и они станут молиться.

Тогда и только тогда начнется настоящая мука... для этой цели он и раздобыл видавший виды кожаный пояс. Дуайт знал, насколько эффективным будет это сооружение, хотя еще не имел случая проверить его в деле. Когда он с ними разделается, они станут подлинными солдатами Христова воинства. Они будут испытывать настоящие угрызения совести за ту порочную жизнь, которую вели до сих пор.

Но не должно забывать и об «одиночных апартаментах». Дуайт представил плоды своего труда: ряд деревянных фанерных ящиков длиной в шесть и шириной в два фута каждый с крышкой на петле, каждый с заранее просверленными отверстиями, которые будут великолепно служить для заключенных.

Эти ящики были похожи на гробы.

Джули спускалась в подвал. Стены, к которым она притрагивалась, на всякий случай — чтобы не упасть, были влажными от плесени. Все было влажным, серым, вонючим.

И темно, было очень темно, и потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Но он все подталкивал ее в спину, заставляя спускаться быстрее.

Может, повернуться, заплакать — и он сжалится?..

Но она уже знала, она точно знала, что мольбы лишь разозлят его, хотя он с удовольствием их выслушает. Последняя ступенька — и подвал. Ряды каких-то прямоугольных предметов стояли на полу прямо перед ней. Их смутные очертания расплывались — не разглядеть. Коробки или гробы.

Во рту у Джули пересохло. Ей показалось... ну да, язык ее стал толще и покрылся налетом. На лбу выступил пот, хотя в подвале было холодно. И сыро. Сердце ее забилось — как молот. Он толкнул ее в сторону, протянул руку, под потолком вспыхнула лампочка. Лампочка без абажура, свисавшая на шнуре.

— Мне темнота больше не нужна, она нужна тебе.

Она не сопротивлялась, когда он завязал глаза платком. Она не хотела видеть то, что ее ждало. Он взял ее за руку.

— Вот сюда, милая леди.

Он вел ее, помогая переставлять ноги. И она вдруг поняла, что стоит на каком-то ящике.

Только перетерпи, повторила она про себя как молитву.

Ее раздели. Холодный воздух вонзился в тело. Она пыталась привыкнуть к холоду, не дрожать. Не чувствовать ничего.

Сейчас он поднимал ее руки, соединяя их вместе и связывая бельевой веревкой, или канатом, или чем-то в этом роде. Веревка врезалась в запястья и в кисти. Но она продолжала по-прежнему молчать.

— Ну не отважны ли мы, а, моя молчаливая малышка?

Джули не отвечала.

Теперь ее руки оказались поднятыми над головой, и она видела, что он привязывает веревку где-то над ее головой. Когда он ударом ноги выбил из-под нее ящик, Джули наконец закричала. Боль объяла ее плечи, выворачивая их, когда она повисла над цементным полом. Боль обжигала.

Он затолкал ей в рот тряпку, чтобы она не кричала, потом быстрым точным движением прижал к ее рту липкую ленту.

— Ничего, ничего, — шептал он, слегка задыхаясь.

Бич, кнут или пояс — у него в руке — со свистом разрезал воздух перед тем, как ударить ее. Свист прекращался лишь тогда, когда ремень соприкасался с нагим телом Джули. Боль терзала ее: обжигающая — при ударе, затем — ледяной холод.

Она и не представляла, что существует такая боль. Не представляла до сих пор.

Ремень свистел над ней снова и снова. Это все, что улавливал слух Джули, если не считать тяжелого дыхания мужчины и проклятий, которыми он осыпал ее, бормоча себе под нос: «шлюха», «сука», «потаскушка». И что еще более странно — до нее доносились лишь отдельные слова, однако она поняла — он молился, произносил слова покаяния.

Потом в глазах у нее потемнело: она потеряла сознание...

Дуайт стоял задыхаясь и прижимая ремень к ее телу. От напряжения стучало в висках, глаза вылезали из орбит. Девушка лежала у его ног. Поперек ее груди, живота и бедер тянулись полосы рубцов, они вздулись и кровоточили, рельефно выделяясь на теле, ярко-красные на бледной коже. Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться, восстановить дыхание. Он вспоминал, как к концу избиения кусочки плоти и крови образовали розовое облачко вокруг тела девушки, а он продолжал хлестать и хлестать ее.

— Благослови ее, Отец, потому что она грешила.