Епитимья

Джули поняла, что он привел кого-то еще. Она заснула. Сон был неглубокий, прерывистый, она ежеминутно вздрагивала и просыпалась; иногда ей снился сон, кошмарный сон — она едва удерживалась от крика, вспоминая его. Эти образы то и дело всплывали в ее сознании: мрак, руки, покрытые струпьями, они тянутся, чтобы схватить ее. Трупы, белые и раздутые, всплывающие на поверхность холодного темного озера.

Но какой кошмар сравнится с действительностью? Услышав, что он ведет мальчика (Джули была уверена, что это мальчик, она слышала его голос), она подумала: интересно, как он его поймал? Так же как и ее — взял добротой и улыбкой? И сколько лет этому мальчику? Судя по голосу, он не старше ее. Хотя на слух точно не определишь...

Сначала она обрадовалась, что рядом появился кто-то еще. Может быть, вместе они смогли бы выбраться. Но почувствовав, как в тело врезаются веревки, связывавшие ее руки и ноги, она поняла, что бегство, будь их здесь хоть сотня, невозможно. Она не могла примириться с мыслью о том, что больше не увидит солнечного света. Кто-то должен вмешаться, помощь придет откуда-то извне.

Но кто придет сюда за такой, как она?

Кому она нужна?

Уор Зон снова забарабанил пятками по боковой стенке ящика. Он во что бы то ни стало хотел выбраться из этого вонючего ящика. Он этого не вынесет. Кругом какие-то ползучие твари... И невозможно дышать. Все тело ныло, суставы ломило. И кляп во рту... Пот сочился изо всех пор. Он купался в поту.

«Крысы идут, Кении».

Его пятки были стерты, возможно, кровоточили.

«Они на тебя нападут».

Воздух в ящике, казалось, иссякал. Скоро он задохнется. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен беречь силы. Если он будет биться, извиваться, колотить в стенку ящика, он лишь приблизит свою смерть.

Но, Боже, ему этого не вынести...

«Они сожрут тебя, Кении. Они обсосут твои маленькие косточки дочиста, да, сэр».

Бум! Бум! Бум! Дерево под его ногами было неотесанным, грубым, шероховатым, и с каждым ударом Уор Зон ощущал боль все острее, чувствовал, что с каждым ударом он слабеет.

Но ему было все равно. Какой у него выбор? Лежать в потемках и ждать?

Он снова лягнул ящик что есть силы.

— Терпение! Терпение! — кричал Дуайт, спускаясь по ступенькам. — Боже милостивый, вы, ребятишки, и понятия не имеете о хороших манерах, о дисциплине, верно?

Он начал что-то бормотать, слова потоком вырывались у него изо рта.

— Грязные, мерзкие твари. Вы не заслуживаете ничего, даже наказания. Но я настолько добр, что позабочусь о вас. Боже, зачем ты привел их в этот мир? Разве нам нужна их грязь? Их извращенность? Я ненавижу их всех. Ненавижу их...

Он вдруг замолчал. Прикрыл глаза и задышал медленнее, восстанавливая дыхание, успокаиваясь.

Откуда этот взрыв эмоций? Он должен держать себя в руках, если хочет помочь этим детям... помочь им через наказание удостоиться благодати.

Внезапно перед ним возникла его тетя Адель. Да, Дуайт увидел ее, но не такой, какой видел в гробу месяц назад, а такой, какой она была при жизни, когда он был маленьким мальчиком. Она носила мужские фланелевые рубашки, подвернутые до икр джинсы, белые носки и грошовые легкие туфли.

— Ты будешь молиться со мной, дитя.

Дуайт зажмурил глаза, пытаясь избавиться от навязчивого видения: двенадцатилетний Дуайт, распростертый на полу своей спальни, голый, вздрагивающий каждый раз, когда ремень, который она держит в руках, опускался на его спину и ягодицы.

— Молись со мной, дитя. Это единственный путь к спасению.

Пряжка врезается в его нежную плоть.

Дуайт потянул за шнурок выключателя, и подвал залился ярким светом. Перед Дуайтом два фанерных ящика. Один из них, тот, что слева, слегка покачивается, когда маленький мерзавец обрушивает на его стенку очередной удар. Дуайт чувствовал, что его снова охватывает ярость, он представил, как откидывает крышку ящика и приканчивает маленького ублюдка на месте: сжимает пальцами тощую шею этого хренососа и сворачивает ее, выдавливая из него жизнь. Это станет ему последним уроком. Мертвым он увидит, на что похож ад.

Дуайт заставил себя сделать еще один глубокий вдох, пытаясь переключиться, не обращать внимания на грохочущий ящик.

— Самоконтроль, — твердил он себе, — самоконтроль — вот что самое главное. Твой план никогда не сработает, если ты утратишь хладнокровие. Ты должен всех их собрать. Всех своих маленьких друзей...

Он думал о Джимми Фелзе, думал о свече.

— Нет, — сказал он, мысленно воздвигая в своем сознании высокую стену. — Помни — спокойствие.

Дуайт поднял крышку ящика и посмотрел на существо внутри, запуганное и покрытое испариной.

— В чем дело? О Боже, какая вонь. Неужели эта тварь обмаралась?

Он протянул руку, дотронулся до одного из концов гибкой клейкой ленты, закрывающей рот мальчика, и отодрал ее.

— Ах, — захныкал пацан.

— Чего ты хочешь? Обмарался? Ну, сынок, это твои проблемы. Я говорил тебе, когда привел сюда, что буду заботиться о твоих естественных потребностях дважды в день. Если у тебя отсутствует самоконтроль, лежи в дерьме.