Эпицентр

Быть может, это лишь произвольно сделанное сечение здешней экологической пирамиды… Но что же тогда на её вершине?!

Кратов брёл по лесу, волоча за собой сумку. Ему было тошно. Хотелось лечь и не вставать больше. К тому же он выпил почти всю воду и сжевал половину запаса концентратов. И хотя у скафандра всё было в порядке с термоэлементами, предательский нервный озноб уже угнездился где-то между лопаток.

«Это мне одному не по зубам, — думал Кратов. — Надо ждать ксенологов. Сесть в тёплой и светлой кают-компании, выпить горячего — самого горячего на этой планете! — кофе, и пораскинуть мозгами, что же мы можем сделать для этого ненормального мира. Нужно много горячего кофе и много ясных мозгов. Голова — хорошо, а много — лучше. Много голов… с серьгами из гранёных самоцветов в ушах…»

Похоже, от переутомления у него начинался бред.

…Лес был чужим, враждебным. Он не хотел принять пришельца за своего. Он даже не хлестал его ветками по лицу — брезговал, должно быть. Только ветер стонал в голых кронах на громадной высоте…

— Не могу больше, — сказал Кратов этому чужому лесу и присел, навалившись спиной на чёрный, в вековых наплывах смолы ствол.

Глаза его закрылись.

…В голове кружились и вспыхивали картинки виденного, словно в волшебном фонаре. Гудели отходящие в покое мышцы, липкая слабость зарождалась где-то глубоко внутри, оттуда распространяясь по всему телу. «Не спать… — шевелилась приблудная мысль. — Вызвать Чудо-Юдо… Чудушко, ау-у!.. Не отвечает: чересчур далеко, чтобы уловить мои квёлые мысли. Тогда кликнем его по браслету… Поднёс добрый молодец к побитой роже браслет, свистнул-гаркнул… и встал перед ним богатырский конь как вкопанный…» Но сил уже не оставалось, и рука, налитая проклятой слабостью, до лица не дошла.

Кратов всё же разлепил веки.

Отовсюду, из-за деревьев, между кочек, к нему струился плотный белый туман, всплёскивая фонтанчиками и бурунясь уже возле самых ног.

Туман — значит сырость… Кратов поднатужился и подобрал ноги. Но язычок белого киселя упруго толкнул его в колено и пополз по бедру, тёплый и тяжёлый. «Вот же гадость…» Кратов смахнул его с ноги, но язычок не обиделся и вернулся. Настырный такой язычок, если чего захотел, так непременно добьётся… и он снова пополз по ткани скафандра, а другие такие же язычки обтекали ствол со всех сторон, мягко, но настойчиво ложась на спину, на плечи, втягивая в себя руки, словно болотная трясина, словно желе… Скользкое щупальце смазало Кратова по щеке и перевалилось ему на грудь, нырнуло в сумку похозяйничать, захлестнуло её белой плёнкой, под которой немедленно затеялось активное шевеление и бурление. И неожиданный покой поглотил усталое тело Кратова, потому что никто и ничем ему особенно не угрожал… а что до резвящегося вовсю белого месива, то пусть его резвится… ползает по скафандру, обнюхивает, ищет что-то… вреда от него никакого, пошарится себе и уйдёт своей дорогой… всё едино выше плеча оно не поднимается, слизким коконом собравшись вокруг, волнуясь и пуская пузыри… а вот ему уже и наскучило это развлечение, и тесто сползло, расступилось и, умиротворённо чавкая, побулькало прочь, белыми ручейками заструилось по земле, пропало, ушло между корней, и нет ничего, как ничего и не было…

И тогда Кратов очнулся.

Он чувствовал себя превосходно, и в мыслях не было раскисать, разнюниваться — а уж тем более вот так бездумно валяться под деревом, разметав конечности.

«Я же хотел вызвать Чудо-Юдо», — вспомнил он, пружинисто вскакивая на ноги и поднося к лицу браслет… точнее, то место, где ему положено было находиться.

Сам браслет на запястье начисто отсутствовал.

Ошеломлённый Кратов торопливо огляделся. Что-то блеснуло во взъерошенном мху подле его ног. Браслет — то, что от него сохранилось: горстка пластиковых и керамических деталюшек. Да ещё брелок-дракончик из чёрного дерева, странная память о подземельях сумасшедшей планеты Финрволинауэркаф.

Кратов присел, чтобы рассмотреть поближе, что же стряслось с его браслетом… и почувствовал, как по спине и подмышками мягко разошлись швы его непроницаемого для всех видов внешних воздействий «конхобара комфорт». Всё ещё ничего не соображая, он сунулся в сумку, и его пальцы коснулись чего-то несуразного, ощетинившегося бестолково торчащими усиками мёртвых мнемосхем. Это были останки лингвара «Портатиф де люкс», некогда умного и надёжного прибора, теперь же обратившегося в пародию на первые эксперименты юного техника.

Прошло ещё несколько минут, наполненных суетливыми метаниями и перетряхиванием содержимого сумки, прежде чем Кратов, придерживая подбородком расползающийся в лоскутья скафандр, внезапно осознал, что из всей его экипировки совсем исчезли металлические элементы. «Чёртово тесто, — подумал он, роняя из рук бесполезную сумку. — Какая-то металлоядная тварь с диким метаболизмом. Без шума и суеты сожрала весь мой наличный металл и удрала. Гадина…»