Эпицентр

А ведь этим всегда и был силен наш Союз. Нет, не девальвировались, оказывается, эти роднички лучших человеческих качеств в душе народной, не затерялись, не затерлись в современном быстроменяющемся и рациональном мире.

В город Спитак буквально на второй день после беды прибыл прапорщик Николай Оганесян. Развернул радиостанцию, чтобы обеспечить связью действующую там часть. И неожиданно увидел двух маленьких бредущих по улице чумазых мальчиков. Как оказалось, у детей погибли родители. Сами же они чудом уцелели. И вот первым, кто приласкал, обогрел, накормил их, был прапорщик Оганесян. Одного из них, Гульгена Мусаэляна, он решил оставить у себя в семье. А про другого после нескольких дней написал своему другу и сослуживцу прапорщику Юрию Согомоняну. Согомонян тут же откликнулся и не только решил усыновить мальчика, но и сам приехал за ним. Как сложилась их судьба?

Гульген, тот долго жил с Оганесяном в палатке, неся, образно говоря, со взрослыми боевое дежурство. Однако судьбе надо было распорядиться иначе. Оказалось, отец мальчика чудом остался жив и разыскивал его, хотя мать погибла. И вот чуть ли не случайно он узнал, где его сын. Со слезами на глазах он зашел в аппаратную, где нес в тот день дежурство прапорщик Оганесян, и, благодаря бога и незнакомого ему военного человека, обнял сначала сына, а потом прапорщика Оганесяна. «Теперь у тебя, сынок, два папы…» — сказал он Гульгену.

Ну а другой мальчик, Славик Захарян, насколько мне известно, так и живет у прапорщика Согомоняна, который написал заявление о его усыновлении.

И таких случаев, когда люди усыновляли детей еще даже до решения соответствующих органов и юридического оформления этих вопросов, можно привести десятки. Тот же прапорщик Согомонян сказал мне, что они посоветовались с женой и решили усыновить или удочерить еще одного ребенка. А полковник А. Богданов, заместитель начальника политотдела республиканского военкомата, сообщил, что очень многие семьи, в том числе военнослужащих, изъявили желание взять себе ребенка, оставшегося без родителей.

— Сейчас такие списки составляются, — подтвердил он свои слова и назвал многие десятки фамилий офицеров, прапорщиков, изъявивших желание взять в свою семью ребенка любой национальности.

Судьба ребенка… Она в те дни зависела от многих обстоятельств. И, быть может, главной, определяющей была в ней роль людей в военной форме, от рядового до генерала. Помню, подводя итоги очередного оперативного совещания в Ленинакане, заместитель начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал-полковник В. Нечаев особо остановился на вопросе о розыске родителей, обустройстве оставшихся без них детей. «Ваша работа, — сказал он, обращаясь к собравшимся офицерам, — будет оцениваться и по тому, насколько уменьшится число неразысканных родителей, как определится судьба детей». Я смотрел на не спавших многие сутки офицеров и понимал: каждый из них сделает все возможное и невозможное. Как, например, это сделали тут же, в детском садике при части, бывший ее офицер майор запаса Бижевский Николай Павлович и его жена, заведующая этим садиком, Бижевская Анна Алексеевна.

Казалось, что могло удерживать их в этом разрушенном, оставшемся без воды, света, отопления городе? Что могло держать их в не гарантирующих спасение стенах детского сада воинской части, когда всем женщинам и детям было рекомендовано эвакуироваться?

Анна Алексеевна пережила с детьми то, что выпадает пережить не каждому.

— Мы в тот час как раз находились с малышами на прогулке, — рассказывает Анна Алексеевна. — Помню, вдруг неожиданно перед землетрясением установилась какая-то странная давящая тишина. Я двадцать пять лет здесь живу, но такого не видела. Подземные толчки были настолько сильные, будто это настоящий морской прибой. Только и успела скомандовать детям: ложись! И, прижав ближних к себе, упала с ними прямо в грязь. Только встали, отряхнулись — вторая волна. Потом еще толчки. Кругом все рушилось и падало, но мы уцелели, как уцелело и здание садика, построенного добротно, еще в хрущевские времена.

Первую ночь так и провели с детьми на улице, у костра. А детей все подносили и подносили — из разрушенных домов, военных и гражданских семей, русских и армянских, азербайджанских и грузинских… Конечно, было страшно, но как можно было бросить этих кровиночек, у многих из которых, я знала, погибли или пропали без вести родители! Нет, не могла я так вот просто взять и уехать…

В этом поистине ребячьем Ноевом ковчеге я увидел маленькую девочку Женю Федотову, мать которой, как мне рассказали, тогда погибла под обломками. Девочка часто плакала, вспоминая маму. Анна Алексеевна понимала, сколь безутешно горе этой маленькой девчушки. И все же старалась, как могла, утешить ее, теплом души отогреть полузамерзшего, чудом уцелевшего под обломками ребенка.

— Не знаю, какой будет дальнейшая судьба этой девочки, других детей, — поведала мне Анна Алексеевна, — но уже многие выразили желание удочерить ее.