Эпицентр

Я выскочил из машины и нажал на спусковой крючок, поливая противников веерными очередями, пока не опустел рожок. Я мгновенно сменил его и снова принялся стрелять. На дороге осталось несколько тел и опрокинутых мотоциклов. Остальные с ревом унеслись прочь.

Во время очередной встречи Монгол с ходу набросился на меня за тот инцидент. Он орал, что я превращаюсь в такого же бандита и убийцу, за которыми надо присматривать. В ответ я грубо выругался, посоветовал ему самому вести куртуазные беседы с налетчиками, встал с бревна и, не оборачиваясь, направился к своему джипу.

Монгол все же понимал, что я привык к жизни в Зоне, к ее законам и нравам.

Он понимал, что мне все труднее раздваиваться, чтобы выживать, оставаясь при этом офицером-разведчиком. Я уже и сам порой не соображал, кто я такой: его спецагент или вольный Ездок без намека на принципы и мораль.

Нет, принципы у меня, конечно, имелись, но совершенно иные, не те, которые годами прививала мне прежняя служба. Монгол был умный человек и не слишком давил на меня. Он не давил еще и потому, что я все чаще задавал ему вопросы, на которые у него не находилось ответов.

…Сейчас я жал на педаль газа, поспешая на встречу с его дублером. Я не желал этой встречи, но не мог обойти молчанием ситуацию, назревавшую в городе. У меня были на этот счет кое-какие соображения, но вряд ли они приведут в восторг моих командиров. Неизвестно, как среагировал бы Монгол, но тип, гуляющий по зарослям в отутюженном костюме, определенно не поддержит мои начинания.

По обеим сторонам трассы, уже покрывшейся трещинами и глубокими выбоинами, проплывали темные стены леса, за которыми не маячило ни огонька. Вдалеке, из лесной чащи дыбилась невысокая сопка с ажурной металлической мачтой на вершине. Там когда-то хозяйничали военные. Но сейчас их городок, открывшийся впереди на склоне распадка, превратился в развалины с пустыми впадинами окон, проломленными воротами капэпэ и накренившейся ржавой трубой кочегарки.

Разрушающаяся дорога не позволяла как следует разогнаться. Но я поспешил оставить позади этот мертвый пейзаж.

В прошлую нашу встречу с Монголом на меня накатило. Я заявил, что мне все осточертело; что я хочу на Большую землю, в нормальную жизнь. Неужели беженцев по сей день гноят в санлагерях? Монгол ответил уклончиво: дескать, режим содержания смягчен, но санлагеря по-прежнему существуют. С его слов вообще было трудно понять, что творится на Большой земле. И еще у него ничего нельзя было допроситься. Когда я начинал требовать патроны, лекарства, кое-какое оборудование — часто не для себя, а для тех, кого считал достойными помощи, — Монгол категорически отказывал. Вместо этого он уверял меня, что на Большой земле в банке на мое имя открыт счет, куда ежемесячно поступает моя зарплата с учетом надбавок за экстрим. По его словам, в результате этих платежей я давно стал состоятельным человеком.

Но на деньги в каком-то банке мне было плевать. А вот то, что однажды умер хороший парень из Работяг, потому что я не смог добыть нужные антибиотики, я Монголу простить не мог. Впрочем, я понимал, что дело не в нем. С Большой земли в Зону вообще не поступало никакой помощи.

Монгол всегда требовал, чтобы я старался не выделяться из общей массы. Но эту его заповедь я определенно нарушил. В одиночку отбиться от Байкеров; безнаказанно ухлопать людей Комода; разъезжать где вздумается; общаться со всеми и ни от кого не зависеть — это в Зоне было по силам далеко не каждому. Во время своих дальних поездок я не раз попадал в истории, которые потом становились чем-то вроде народных преданий. Обо мне ходили изустные рассказы. Гибрид разведчика и вольного Ездока невольно получился чересчур выпуклым. Держаться в тени становилось труднее с каждым днем. А ввязываться в общую кашу — не велено.

Я, конечно, мог нелегально преодолеть полосы отчуждения, карантины и ограды. И ни одна сторожевая собака не выследила бы меня, приобретшего за годы звериной жизни звериную осторожность и изворотливость. Ни один часовой не задержал бы меня, оставшись при этом в живых. У меня давно были припасены фальшивые документы, изготовленные на самых что ни на есть настоящих бланках, взятых в вымерших учреждениях; заполненные по всей форме и заверенные настоящими печатями. Я мог в любой день покинуть Зону, пройти сотню-другую километров по тайге и объявиться там, где таких, как я, никто не поджидал. А потом уехать за тысячи километров и затеряться среди миллионов людей.

Но куда бы я поехал? И чем стал бы заниматься? Я давно поймал себя на том, что вовсе не хочу бежать из Зоны. В Зоне я — Серый, вольный Ездок, живущий сам по себе, которого многие знают и с которым предпочитают не связываться. Кем я стану там, на воле? Нервным типом в бегах? Бродягой без кола и двора? Бандитом? Монгол прав: я и сейчас сильно смахиваю на бандита. Но не более, чем остальные, осевшие внутри периметра. Иначе здесь просто не выжить. Но бандитствовать посреди нормальной жизни — это не для меня. Для меня там, в нормальной жизни, давно ничего не осталось.

ГЛАВА 5