Эпизод из жизни трех друзей

— Это, — сказал Северин, — опять-таки самообман, вполне свойственный нам: установив возможность проявления чуждого духовного начала и его хотя бы кажущееся воздействие на органы наших чувств, мы тут же навязываем этому началу соответствующие правила поведения и поучаем его, что ему подобает или не подобает. По твоей теории, дорогой Марцелл, дух имеет право расхаживать в туфлях, вздыхать, стонать, но только не откупоривать склянок и уж никак не пить из них. Тут следует заметить, что дух наш, грезя о высшем бытии, открывающемся нам лишь в предчувствиях, часто наталкивается на общие места обыденной жизни, которая, однако, отвечает на все это горькой иронией. Неужели же эта ирония, которая коренится в самой нашей природе, осознающей свое вырождение, не может быть присуща и душе, сбросившей с себя оболочку и вырвавшейся из мира призраков, если ей дано возвращаться в покинутое тело? Таким образом сила воли и влияния чуждого духовного начала, наяву увлекающая человека в мир призраков, могла бы обусловливать любое явление, которое, как ему кажется, он воспринимает органами чувств, и было бы смешно, если бы мы этим явлениям стали предписывать какие-либо житейские правила, созданные нами же. Замечательно, что лунатики, эти люди, чьи сны переходят в действие, часто вращаются в узком кругу самых обыкновенных движений и поступков: вспомните о том человеке, что всякий раз в новолуние выводил из стойла свою лошадь, оседлывал ее, расседлывал, ставил обратно в стойло и возвращался в постель. Все, что я говорю, это лишь membra disjecta[7], я только хочу сказать…

— Так ты веришь в старуху тетку? — перебил своего друга Александр, довольно сильно побледнев.

— Как не поверить? — воскликнул Марцелл. — Да и я — разве я неверующий, хотя, правда, и не столь заядлый духовидец, как наш Северин? Ну, теперь я уж тоже не стану скрывать, что меня в моей квартире чуть не до смерти напугало привидение, еще более страшное, чем то, которое видел Александр.

— А мне разве больше повезло? — пробормотал Северин.

— Я сразу же, как только приехал сюда, — продолжил Марцелл, — нанял на Фридрихштрассе опрятную меблированную комнату; я, так же как Александр, смертельно усталый бросился на постель, но не проспал и часу, как вдруг на закрытые веки мне словно упал яркий жгучий луч. Открываю я глаза, и — представьте себе мой ужас! — у самой моей постели стоит длинная, худая фигура со смертельно бледным, странно искаженным лицом и неподвижно смотрит на меня своими впалыми, как у призрака, глазами. Белая рубашка закрывает плечи, а грудь совершенно открыта и кажется окровавленной; в левой руке — подсвечник с двумя горящими свечами, в правой — большой стакан, наполненный водой. Безмолвно глядел я на отвратительное привидение, которое вдруг с каким-то жутким повизгиванием начало широко раскачивать подсвечник и стакан. Так же, как это было с Александром, и меня охватил страх перед призраком. Все тише и тише раскачивало привидение подсвечник и стакан; наконец раскачиванье прекратилось. Тут мне почудилось тихое, словно шепот, пение, и призрак, как-то странно оскалившись, улыбнулся и медленными шагами удалился в дверь. Я долго не мог прийти в себя, потом быстро вскочил и закрыл дверь на задвижку, — ее я, как теперь заметил, забыл запереть, когда ложился спать. Как часто случалось со мной в походе, что вдруг, когда я открою глаза, рядом с моей постелью оказывается чужой человек! Меня это никогда не пугало; таким образом в том, что здесь должно быть нечто необычайное, потустороннее даже, я был твердо убежден. Утром я собрался спуститься к хозяйке, чтоб рассказать ей, какое страшное видение потревожило мой сон. Как только я вышел из комнаты в коридор, напротив открылась дверь и навстречу мне вышла худощавая длинная фигура, закутанная в широкий шлафрок… Я сразу узнал смертельно бледное лицо и тусклые впалые глаза злого духа минувшей ночи, и хоть я теперь и знал, что призрак при соответствующем случае можно было бы поколотить или вытолкать вон, все-таки я почувствовал отголоски ночного страха и хотел поскорее сбежать с лестницы. Но этот человек загородил мне дорогу, тихо взял меня за руку, на лице его появилась добродушная улыбка, и он спросил мягким приветливым тоном:

— О многоуважаемый мой сосед! Как изволили вы нынче ночью почивать на новой квартире?

Я не задумался подробно рассказать ему о случившемся со мною и прибавил, что, как мне кажется, он сам был у меня ночью, и выразил ему свою радость, что не заставил его обиднейшим образом обратиться в бегство и не поддался иллюзии нападения в неприятельском городе, а это легко могло бы мне прийти в голову после похода. За будущее я ему не ручался. Пока я говорил, он, улыбаясь, качал головой, а когда я кончил, очень мягким тоном сказал: