Читаем Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958) полностью

Все, что могу, я, конечно, для Вас сделаю, — но могу ли? C’est a voir[47]. Недошивину[48] и особенно Долгополова[49] я мало знаю. Ее — Недошивину — больше, и она мне помогала в Олюшиных[50] делах очень любезно. Но лучший путь, по-моему, через масонов, которые ко всем этим делам имеют какое-то таинственное отношение. С ними и я в дружбе[51].

Но мне надо знать:

1) Одна ли Вы хотите на лето переехать в другой дом — или с Жоржем?

2) На какой срок?

Я здесь до 24 апреля. Ответьте мне par retour du courrier[52], и я попробую устроить, что можно. И не потому, — как Вы изволите указывать! — что я «приложил руку» к испорченной Вашей репутации[53], а по старым и неизменным чувствам. Ах, Мадам, стоит ли все о том же говорить и вспоминать, тем более что все это на 99 % (ну, м. б., не на 100) чьи-то выдумки. Вот Вы пишете о Кровопускове[54]. Он меня считает большевиком, и всех нас кто-то кем-то считает, и давно на все это пора махнуть рукой. Впрочем, Вы и сами это знаете, — я уверен, — et n’en parlons plus[55].

Спасибо за милое письмо. Насчет съезда — посмотрим. Хотя я Вас высоко уважаю, но считаю своим directeur de conscience[56] Марка Александровича и должен выслушать его мнение. Да если Съезд будет осенью, то едва ли я и могу присутствовать, ибо буду в Манчестере. Что это вообще за глупая затея! Как развлечение — пожалуй, но они-то ведь не развлекаются, а думают, что это что-то серьезное. В Париже я только два дня. Холод собачий. Ниту[57] еще не видел, отчасти по всяким немощам: помимо глаза, свернул спину, поднимая чемодан, и еле двигаюсь. Злит это меня особенно потому, что я приехал и для любовных развлечений, а тут о прыгать не может быть речи. Вообще никого еще не видел и пока живу инкогнито, что скорей приятно. Очень я польщен Вашим замечанием, что «мы мало изменились внутренне и внешне». Внутренне — не знаю, но внешне: Вы — да, действительно, а на себя мне тошно смотреть в зеркало, как Ходасевичу («Тот, который в Останкине летом…»[58] — хорошие стихи). Отчего на Съезде не был Оцуп? Забыл или не пожелал? Его как-то все совсем забыли, и он делает себе из этого надменно-страдальческую позу.

Ну, chere petite Madame, до свидания, — но если Вы летом не будете на юге, то где и когда? Я мечтаю о юге. Пусть Жорж пришлет мне свой поэтический ответ еще сюда, а я отвечу — а перепишу все потом, в Англии. Целую Вас обоих. Не совсем понимаю, отчего Вам юг вреден летом. На вид Вы совсем здоровы. Что это, легкие? Или что-нибудь другое? Не думайте, что я с кем-нибудь поделюсь своими сомнениями, это я спрашиваю интимно, для себя. Если легкие — не верьте докторам. Олюше, когда она только приехала в Ниццу, сказали, что ей жить на берегу моря — гибель (у нее ведь был туберкулез). А она поправилась совсем, и все зарубцевалось, живя в Ницце безвыездно.

Жду ответа. Очень жалею, что не видел Вас в Париже. Сколько Вам дали «на расходы»?

Ваш Г. А.

<p><strong>4. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой</strong></p>

7, rue Frederic Bastiat Paris 8 7/IV-55

Chere Madame,

Я чувствую, что Вы волнуетесь из-за Вашего эвентуального периода, и потому пишу, не имея еще никаких точных сведений, pour tenir au courant[59].

Я видел Д.Н. Ермолова[60], человека «со связями» в известных Вам таинственных кругах. Он — милейший старик и обещал помочь. Увижу я его опять 12-го вечером и тогда что-нибудь узнаю. Он совсем не знает, есть ли комната, хотя бы на время, но справится и поговорит с кем надо. Между прочим, он говорит, что решают окончательно все французы, а не Долгополов с Недошивиной. Кто Вас устроил в Hyeres? Если французы, то они могут дать распоряжение Долгополову Вас перевести под Париж.

Кроме того — знакомы ли Вы с Вас. Вас. Вырубовым?[61] Если да, напишите ему. Я его знаю, но если знаете и Вы — напишите ему лучше сами (можете сослаться на меня, если знаете его мало). Это тоже совет Ермолова. Вырубов — кузен того сумасшедшего актера[62], которого Вы, конечно, знаете. Но ничего с ним общего, больше по части фрейлин и дюшесс.

А вот совет от меня лично: напишите Даманской. Я с ней в контрах, Вы, м. б., тоже, но если ей польстите литературно, она оттает. Напишите, что восхищены ее «Мирандой»[63]. У нее очень хорошая комната в Cormeilles, м. б., она на лето хотела бы переехать на юг, — ну, а там, м. б., Вы и обоснуетесь в Cormeilles. Там очень хорошо, хотя, кажется, вечные ссоры и истории (но это сведения Даманской, которая изведет кого угодно). Адрес ее — Maison russe, rue du Martray, Cormeilles-en-Parisis (S. et О.). Зовут ее Августа Филипповна, м. б., Вы забыли.

Ну вот, пока все. Видел вчера Ниту. Ох и ах! Все то же, но страсть принимает более агрессивный характер, тем более что она чувствует себя знаменитой писательницей, а «Плавни»[64] будто бы прославят ее окончательно. А в общем — une pauvre mioche[65].

До свидания. Напишу 13-го. Целую и шлю всякие чувства.

Ваш Г. А.

<p><strong>5. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой</strong></p>

104, Ladybarn Road, Manchester 14 6/V-55

Chere Madame

Перейти на страницу:

Похожие книги

Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов
Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов

Перед читателем полное собрание сочинений братьев-славянофилов Ивана и Петра Киреевских. Философское, историко-публицистическое, литературно-критическое и художественное наследие двух выдающихся деятелей русской культуры первой половины XIX века. И. В. Киреевский положил начало самобытной отечественной философии, основанной на живой православной вере и опыте восточно-христианской аскетики. П. В. Киреевский прославился как фольклорист и собиратель русских народных песен.Адресуется специалистам в области отечественной духовной культуры и самому широкому кругу читателей, интересующихся историей России.

Александр Сергеевич Пушкин , Алексей Степанович Хомяков , Василий Андреевич Жуковский , Владимир Иванович Даль , Дмитрий Иванович Писарев

Эпистолярная проза
Письма
Письма

В этой книге собраны письма Оскара Уайльда: первое из них написано тринадцатилетним ребенком и адресовано маме, последнее — бесконечно больным человеком; через десять дней Уайльда не стало. Между этим письмами — его жизнь, рассказанная им безупречно изысканно и абсолютно безыскусно, рисуясь и исповедуясь, любя и ненавидя, восхищаясь и ниспровергая.Ровно сто лет отделяет нас сегодня от года, когда была написана «Тюремная исповедь» О. Уайльда, его знаменитое «De Profundis» — без сомнения, самое грандиозное, самое пронзительное, самое беспощадное и самое откровенное его произведение.Произведение, где он является одновременно и автором, и главным героем, — своего рода «Портрет Оскара Уайльда», написанный им самим. Однако, в действительности «De Profundis» было всего лишь письмом, адресованным Уайльдом своему злому гению, лорду Альфреду Дугласу. Точнее — одним из множества писем, написанных Уайльдом за свою не слишком долгую, поначалу блистательную, а потом страдальческую жизнь.Впервые на русском языке.

Оскар Уайлд , Оскар Уайльд

Биографии и Мемуары / Проза / Эпистолярная проза / Документальное
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

П. А. Флоренского часто называют «русский Леонардо да Винчи». Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внес свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электроника, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, музейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал многое, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее мировоззрение. В этой области он сделал такие открытия и получил такие результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибернетике, семиотике, физике античастиц). Он сам писал, что его труды будут востребованы не ранее, чем через 50 лет.Письма-послания — один из древнейших жанров литературы. Из писем, найденных при раскопках древних государств, мы узнаем об ушедших цивилизациях и ее людях, послания апостолов составляют часть Священного писания. Письма к семье из лагерей 1933–1937 гг. можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание своим детям, а через них — всем людям, и главное направление их мысли — род, семья как носитель вечности, как главная единица человеческого общества. В этих посланиях средоточием всех переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода. Личности оформленной, неповторимой, но в то же время тысячами нитей связанной со своим родом, а через него — с Вечностью, ибо «прошлое не прошло». В семье род обретает равновесие оформленных личностей, неслиянных и нераздельных, в семье происходит передача опыта рода от родителей к детям, дабы те «не выпали из пазов времени». Письма 1933–1937 гг. образуют цельное произведение, которое можно назвать генодицея — оправдание рода, семьи. Противостоять хаосу можно лишь утверждением личности, вбирающей в себя опыт своего рода, внимающей ему, и в этом важнейшее звено — получение опыта от родителей детьми.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Павел Александрович Флоренский

Эпистолярная проза