Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)

Дело было в том, что тогдашние комсомольцы ее родного поселка Обираловка (ныне – Железнодорожный), никогда не читали стихов Есенина, но зато читали идеологические нападки на поэта в газетах. Антиесенинская кампания была в разгаре. Газетчики соревновались в создании «уничтожающих» поэта эпитетов. Они единодушно обзывали поэта «кабацким». И теперь комсомольская ячейка в поселке Обираловка сурово осудила комсомолку Зинаиду Тюрину. От нее ультимативно потребовали: или она у себя в доме снимает со стены комнаты портрет «не нашего» поэта (и при этом навсегда отрекается от «вырожденца» Есенина), или… или они ее исключают из комсомола.

Частичная покорность Зинаиды Тюриной

При ее невообразимой любви к Есенину требование это было жестоким. Однако перед угрозой исключения из комсомола Зинаида отступила… Правда, это было лишь частичное отступление: портрет поэта со стены она сняла, но зато спрятала его в тумбочке, любуясь на Есенина тайком. Отречься же от его поэзии она не смогла, поэтому изо всех сил старалась убедить своих судей в абсолютной безвредности для любимой советской власти стихов ее любимого поэта.

О процедуре обсуждения классовых заблуждений комсомолки мама так рассказывала мне в 1990 году: «Когда мне было пятнадцать лет, это уже на фабрике, мастер замечание сделал, увидел, что Есенина читаю. Портрет Есенина, правда, тогда у меня в общежитии еще не висел, негде было, в общежитии комнатка маленькая, в ней пять коек. Портрет я позже повесила, уже у себя дома, когда вернулась в Обираловку. И вот в Обираловке ребята увидели, что я читаю книгу стихов Есенина и велели мне эту книжку выбросить. Как раз кампания против него началась, в газетах, статьи появились, обзывали его там “кабацким поэтом”, а его стихи – “есенинщиной”. Главный упор критики делали на то, что будто бы он своими стихами молодежь заражает своими мещанскими мелкобуржуазными настроениями».

Мама рассказывала: «И вот меня, как комсомолку, вызывают на собрание нашей ячейки, чтобы “проработать”, меня предупреждают, что, если я не отрекусь от своих заблуждений, меня исключат из комсомола – за увлечение “не нашим, не пролетарским” поэтом (за эту нелегальную, по их мнению, любовь).

Дело было серьезное. Все мы тогда воспитывали в себе принципиальность, несмотря на то что хорошо знали друг друга, в одном поселке родились, выросли, школу окончили, понимали, кто чем дышит… Но тогда подход друг к другу был “независимый от человеческих чувств”. Я, конечно, жить не могла без комсомола, но и без Есенина тоже не могла, все строчки его знала наизусть.

И вот они меня вызвали на заседание ячейки, но сами-то Есенина плохо знают, только по цитатам из тех же газет, а в газетах эти цитаты повыдергивали из разных книг и преподносили как “упадочнические” и “разлагающие”.

Тут-то я и пошла на хитрость: взяла с собой томик Есенина на заседание бюро и стала им его стихи читать вслух. Потом спрашиваю: “Ну и что вы здесь видите такого, что может меня разложить?” Они сидят, заслушались, и сами не понимают, что делать, какое решение записать. Потом секретарь, Леша Волков, самый авторитетный среди нас парень, сказал: “Как это – что записать? Все, что здесь говорили, то и записать. И стихи записать тоже. Чтобы было понятно наше решение”.

А решение приняли такое: 1) объявить комсомолке Тюриной строгий выговор, 2) обязать комсомолку Тюрину снять со стены своей комнаты портрет Сергея Есенина, 3) если не подчинится – тогда исключить ее из рядов Ленинского комсомола».

«Отрываться» от построения нового общества недопустимо

Время шло, Зинаида взрослела, она окончила школу и поступила в техникум на отделение воспитания трудных подростков. Проучилась два курса, и вдруг по приказу секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косырева всех комсомольцев с ее курса, не давая им доучиться, снимают с учебы досрочно и направляют работать с «трудными подростками» в детские дома. Дело было в том, что во время Гражданской войны многие дети остались сиротами. Некоторые погибли, потеряв своих родных, а кто-то выжил и добывал себе пропитание мелким воровством. Криминал охотно принимал таких детишек в свои ряды, в преступные группировки. Сначала бандиты их обучали быть «на стреме», потом – открывать форточки и пролезать в них, открывая двери ворам, ну а потом – повышать «квалификацию». Власти во главе с Ф.Э. Дзержинским решили бороться, организовали множество детских домов. В один из таких детдомов в качестве воспитательницы была направлена и моя мама.

Вот картинки: «Беспризорники Москвы» в 20-х годах.

То ли по безграмотности, то ли по недомыслию, тот детский дом в Павшине носил пышное название «Детский дом “Сын Октябрьской революции”». Воспитанники этого детдома и были «сыновьями» этой революции, то есть бездомные, дети, попавшие из мирной жизни в сиротство, скитания, жестокость и кровь. В павшинском детском доме мама проработала только два года, так как здесь ее настигла встреча с моим отцом.