Эпизоды одной давней войны

Велизарий приуныл: Неаполь не брался. Ни штурмом, ни осадой, ни хитростью, никак и ничем. Сначала негодовал, рвал на себе волосы, бесился, бил нерадивых. Неприглядная сторона полководческой деятельности в плохих, мало сопутствующих успеху условиях раскрывалась во всю свою ширь. Потом понял: нерадивость византийцев имеет свои корни в радивости неаполитанцев. На войне нет просто нерадивости, война - не сельскохозяйственные работы; всякая неудача на войне - это обратная сторона удачи твоего противника. Напомнил себе лишний раз нехитрую, давненько забытую мысль и успокоился, смирился. Перестал психовать, выбивать солдатам зубы. Та же собака на цепи. Лает, рвется, грызет железную цепь костяными зубами, дура, и надеется перегрызть, душит себя, обессиливает. И вот другая: спокойно положила морду на лапы, виляет хвостом, лижется, цепь не трогает, не натягивает, всем довольна, с судьбой не борется и страданий себе не причиняет. Какой собакой быть? Первой - рваться, зная, что цепь все равно не перегрызешь, или второй - пялиться на солнце и ничего уже не хотеть? Какая собака - эталон высшей мудрости? Кажется, полководец если раньше и уподоблялся первому злобному, малоразумному, хотя и поэтическому варианту, то теперь больше склоняется ко второму.

Солдаты больше не бегут на смерть по его приказу, не толкают перед собой осадных машин и таранов, лишь потихоньку постреливают из баллист. Внешне жизнь прежняя: с утра обходит лагерь со свитой телохранителей и с писцом Прокопием, дает распоряжения - формальный обход. Потом обед, отдых в тени палатки в самый зной. Хитро избавляется от окружающих лиц, исчезает и совершает обход вторично, в одиночестве, не для распоряжений - для мыслей и для себя. Говорит с солдатами, подолгу торчит на передовых позициях перед стенами Неаполя, шарит глазами по его непроницаемым стенам, смуреет. С дурным настроением, но спокойный возвращается в свою палатку, выслушивает доклады командиров, ложится спать и спит до утра. Проходит неделя, другая. Понимает: плохого настроения не напасешься, когда так не везет. И главное - никаких возможностей и перспектив, никаких изменений и надежд на изменения. Еще одна неделя, еще. Землетрясения не случается, не извергается вулкан, море не затопляет город, делается равнодушным, безучастным к происходящему вокруг (происходящее слишком мизерно), тупеет. Не вникает в рапорты, доклады, задает вопросы не к месту и неоправданно хамит. Если талант Марса - это талант сиделки, то неаполитанцы имеют честь сопротивляться самому выдающемуся полководцу из современности. Ирония по отношению к самому себе - низшая точка падения; человеку, повелевающему людьми в бою, ниже падать некуда. Если проторчать тут еще с недельку, с римлянами придется воевать зимой. Зима, потрепанная армия и ни одной внушительной, вселяющей оптимизм победы.

Победы нужны, они воздух, в них оправдание и смысл потерь. Такого воздуха ни Велизарий армии, ни армия Велизарию дать не могут. Неаполь не победили, перед Римом и вовсе портки снимут. Плюс зимой. Еще не зная, что предпринять в дальнейшем: то ли поход на Рим, то ли отступление на зимовку в Сицилию, Велизарий решает сниматься с лагеря. Палатки еще стоят, метательные машины обстреливают город, солдаты варят похлебку у костров, а командующий представляет это иначе: брошенные укрепления, брошенные надежды, армия, вытянувшаяся в походном порядке, бесконечные обозы, рыскающие на расстоянии зрительной связи патрули. Зима в Сиракузах; удрученная физиономия Юстиниана почему-то давит сильнее, чем собственная, возможная каждый день и час, смерть. О решении еще никто не знает, Константиан и Бесс, каждый по-своему, ломают головы над тем, каким же все-таки ключиком можно открыть Неаполь, вся головоломка насмарку: Велизарий сделает еще одно усилие и сначала на военном совете, а затем и перед всем войском объявит приказ, железным голосом, с интонацией незыблемой правоты, без объяснений и комментариев (они присущи слабакам).