Эпизоды за письменным столом

О.: Все равно никто бы не поверил. Это один из первых уроков, усваиваемых человеком, имеющим успех. Когда это знаешь, избавляешь себя от волнений, адвокатов, лишних судебных издержек, язвы желудка и инфаркта. Газета всегда права — уже потому, что каждый день выходит снова. Что толку вам от одинокого уточнения, если его напечатают на двадцать четвертой странице вперемежку с объявлениями?

В.: Правда ли, что роман «На Западном фронте без перемен» был отвергнут многими издателями в Германии?

О.: Только одним, первым, причем одним из лучших. Он сказал мне, что в Германии больше никто не хочет читать о войне. Теоретически, вероятно, был прав он, а практически — я.

В.: И часто с вами случалось такое?

О.: Да. «На Западном фронте без перемен» был отвергнут и издательством «Putnam» в Америке. Издательство, которое потом его купило, завернуло мою вторую по известности книгу «Триумфальная арка» — там сочли, что никто уже не хочет ничего знать об эмигрантах из Германии. Издатель «Триумфальной арки» в Америке опять-таки отказался купить роман «Возлюби ближнего своего» по той же причине; а его потом выбрали «книгой месяца». Так оно и продолжалось. Все это «мелкие сюрпризы» моей жизни.

В.: Значит ли это, что издатели ничего не понимают в успехе книги?

О.: Нет. Скорее, это значит, что традиционное мнение — будто успех можно вычислить заранее — неверно. Иначе успехов было бы куда больше. Успех достигается, скорее, вопреки любой теории. Возьмите мои темы — бедные солдаты, еще более бедные эмигранты; мои издатели были, безусловно, правы, когда говорили: «Ну кого это может заинтересовать?»

В.: Чем же вы тогда объясняете успех своих книг?

О.: Я и сам точно не знаю. Вероятно, тем, что я — своего рода несостоявшийся драматург; то есть говорю с читателем напрямую, без обиняков. Все мои книги написаны, как пьесы. Эпизод следует за эпизодом. Автор в качестве Deus ex machina исключен; он не выступает ни как истолкователь, ни как всеведущий посредник. Я много раз пытался облегчить свой труд обычными мостиками переходов, описаниями и наблюдениями, но в конце концов всегда приходилось все это вычеркивать. События и персонажи должны были говорить сами за себя.

В.: Вы считаете, это легче или тяжелее, чем другие манеры письма?

О.: Попробуйте-ка сами. А я, по-видимому, просто не могу иначе. Во всяком случае, у меня вспомогательных средств намного меньше. Автор, как Святой Дух, носящийся над водами, отсутствует; его место занимает герой (или антигерой, или рассказчик от первого лица). Лишь его интеллект, его жизненный опыт и его реакции играют решающую роль — только он один наблюдает, и больше никто. Это означает, во-первых, что он всегда должен присутствовать. Значит, сюжет должен быть построен так, чтобы он всегда был на месте действия. В книге выполнить это требование еще труднее, чем в театре, где он может удалиться, а второстепенные персонажи возьмут на себя развитие действия. В книге он всегда в свете прожекторов; без него книга кончается. Смена сцен или глав без него невозможна. И не только это; вся книга рассматривается лишь с одной-единственной точки зрения — с точки зрения героя. Если ему двадцать лет, то это книга двадцатилетнего, и никак иначе.

В.: Это все ограничения, а что вы получаете взамен?

О.: Наглядность и, вероятно, напряженность, которая возникает даже независимо от действия. Предпосылка этого заключается в том, что читатель обязательно вовлекается в диалог, который очень важен. Напряженность сюжета сама по себе — это лишь репортаж. Напряженность изложения — это нечто иное. Ее, в особенности если она удается, легко путают с репортажем даже критики, поскольку она пользуется теми же средствами. Но она выходит далеко за рамки репортажа. Она не только сообщает; она отбирает, оценивает, изображает и содержит некую идею.

В.: Какова же была идея в романе «На западном фронте без перемен»?

О.: Та, что изложена в предисловии, — рассказать о поколении, которое погубила война, даже если его не уничтожили снаряды. И изобразить молодых людей, встретившихся не с жизнью, а со смертью и вынужденных как-то справляться с ней. Сами видите: это была, скорее, книга о времени после войны, чем репортаж о войне. Догадываюсь, что это частично и явилось причиной ее успеха.

В.: А что было идеей вашей книги «Искра жизни»?

О.: Ее название: «Искра жизни», которая не до конца гаснет даже под сапогами варваров.

В.: Вы считаете, что идея важна?

О.: Только общечеловеческая, а не программная: программа — не дело художника. По этой причине «На Западном фронте без перемен» не была в первую очередь пацифистской книгой. Она оказывала пацифистское воздействие, но темой ее была общечеловеческая проблема. Что разумные люди были против войны, казалось мне тогда настолько само собой разумеющимся, что только об этом я ни за что и писать бы не стал.

В.: Сколько времени вы работали над этим романом?

О.: Пять недель.

В.: А сколько экземпляров книги было продано?