Эпизоды за письменным столом

Нас было примерно двадцать человек, жили мы в бараках из гофрированной жести, рядом с рельсами. В первое утро я работал как безумный, потому что видел — бригадир за мной наблюдает. К полудню я едва мог двигаться и был так измучен, что почти ничего не ел. Я был в отчаянии, зная, что скоро вообще рухну. Жалости ждать мне было неоткуда. Один из рабочих, здоровенный хмурый детина, которого все называли Мек, сразу невзлюбил меня и дал мне это понять. Он так яростно колотил киркой по земле, что камни из-под нее постоянно летели мне прямо по ногам, при этом он постоянно бубнил насчет людишек, жалеющих тратить силы на работу — пусть бы их всех черт побрал.

Жара стояла невыносимая. Бараки из гофрированной жести накалились, и наши голые спины блестели от пота. Рельсы пылали на солнце. Парень, работавший рядом со мной, был силен, как лошадь, а вокруг рта у него росли густые заросли черных волос. Он ничего не говорил, но время от времени посматривал в мою сторону — заметил, видно, как я неловок. В конце концов мне пришлось сдаться. Руки у меня дрожали. Горячий пот на лбу вдруг стал холодным. Тогда он, хмыкнув что-то себе под нос, оттолкнул меня в сторону, взял мою кирку и показал мне, как надо работать, чтобы и выполнять положенное, и не слишком надрываться. «Спасибо!» — сказал я ему. «Заткнись!» — дружелюбно откликнулся он. Я опять взялся за кирку. День длился бесконечно; но я уже знал, что смогу выдержать.

В тот вечер я пошел к бригадиру и получил две марки аванса. В столовой я купил пачку сигарет. Человек, который помог мне, сидел на пне около бараков. Звали его Генрих Тисс. Я схитрил — сказал, что, мол, случайно шел мимо; потом закурил и предложил ему сигарету. «Нет, спасибо», — сказал он и сплюнул бурую слюну. Табак он предпочитал жевать. Я вернулся к бригадиру и за несколько сигарет выменял щепотку жевательного табака. Через час я принес его Генриху.

— Это такой тонкий, темный сорт, — сказал я ему. — С привкусом рома.

— А ты, значит, в табаке смыслишь? — поинтересовался он и взял табак.

— Немного, — ответил я. — Но жевать не люблю…

— Да, это дело привычки, — заметил Тисс.

С того дня мы с ним ужинали вместе. Иногда ему удавалось поймать рыбу в реке, и мы пекли ее на палке над костром. Он здорово разбирался в таких вещах. Однажды запёк ежа в глине. Он сказал, что цыгане считают это праздничным блюдом. Вкус у ежа был странный, но неплохой. Мне бы он понравился больше, если бы я не знал, что именно я ем. Когда я еще был солдатом, я однажды ел мясо кошки, но этого не знал. Вкус был превосходный.

Вечерами, насытившись, Генрих рассказывал мне о своих странствиях. Он был бродягой и никогда долго не работал на одном месте. Чудесные были вечера. Воздух теплый, с сильным ароматом цветов, — намного сильнее, чем днем. Недалеко от наших бараков был сад, принадлежавший путевому обходчику, — такие умилительно крошечные садики всегда видишь из окна поезда. Садик этот был полон цветущих роз. Их аромат часто доносился до нас. Тогда Генрих вставал, принюхивался и начинал нервно ходить взад-вперед, такой большой и понурый.

А потом долго смотрел в ту сторону. Хворый обходчик жил в этом доме вместе с женой. Обычно она пела, когда по утрам мыла окна. Она была намного моложе мужа. Здоровая и хорошенькая. Генрих Тисс весил девяносто килограммов. На нем не было ни грамма жира.

А тот хмурый парень, Мек, никак не хотел оставить меня в покое. Он так двинул лопатой мне по ноге, что она болела после этого еще два дня. Опрокинул мою кружку; цеплялся ко мне, когда только мог. Генрих Тисс пару раз рявкнул на него, но Мек и не подумал отстать. Он ненавидел меня, хотя я старался не попадаться ему на глаза.

— Все без толку, — наконец сказал Генрих. — Тебе придется потягаться с ним в драке. Я мог бы сделать это за тебя, но это не помогло бы. Тогда тебе пришлось бы иметь дело со всей бригадой. Пойдем.

Мы пошли в лес, и там Генрих показал мне, что я должен делать.

— Голова у него крепкая, знаю, — сказал он, — зато брюхо как масло. Ты должен так врезать ему в брюхо, чтобы из него весь воздух вышел.

В это время в бараках постоянно возникали кулачные бои — рабочие дрались либо между собой, либо с парнями из близлежащей деревни. Многие из них с ума сходили по бабам; каждое воскресенье кто-нибудь из-за них дрался. Генрих внимательно понаблюдал за Меком.

— Он пригнется и набросится на тебя снизу, — сказал он мне. — Ты должен дать ему пинка ногой, а когда поднимется, напасть на него.

Мы с ним тренировались каждый вечер.

— А ну давай, врежь-ка мне как следует, — сказал однажды Генрих. — Ничего, я выдержу.

Он дал мне пощупать свой живот. Когда он напрягал мышцы, живот был как железный.

Я выждал еще с неделю. А в воскресенье это случилось. В бараке атмосфера напряглась донельзя. Мек был в бешенстве: девица, за которой он ухлестывал, дала ему отставку. Всю вторую половину дня он искал повод подраться. И когда я пришел, он сразу начал ко мне цепляться. Ожидал, видимо, что я, как всегда, проявлю выдержку, но на этот раз я сорвался.

— Заткнись, ты, пес шелудивый! — сказал я ему.