Эпоха бедствий

- Нет других богов, кроме Атта-Хаджа, и Эль-Харф возвестил истину его, пытаясь сохранить хотя бы долю самообладания мардиба, стоящего перед варварами, пробормотал Джебри, но получилось не слишком убедительно. А Кэрис подумал, что шад, увидев эдакий "подарочек", изрубит все посольство. Оставалась одна надежда - хитрые мардибы выкрутятся и Даманхур не узнает, что тело его возлюбленного брата все-таки было найдено мергейтами в Мельсине и осквернено.

- Когда мы будем говорить с верховным шаманом эт-Убаийядом? - слегка коверкая слова полуденного наречия, вопросил Менгу.

- Когда придет время.

Джебри повернулся и размашисто зашагал обратно к вратам школы. Самоцветы остались валяться на камнях площади, но сосуд с головой родича шада Даманхура мардибы все-таки взяли и унесли с собой.

Когда халитты с каким-то особым удовольствием все-таки отобрали и ножны у мергейтов, а потом увели наглых послов в сторону странноприимного дома, Кэрис сказал сам себе:

- Теперь вся эта история мне перестала нравиться окончательно. Боги, боги, кто же мне скажет, что за сон послали небеса нашей девочке?

* * *

Даманхур, как поистине великий правитель, обычно выражал свое недовольство сдержанно. Шад крайне редко повышал голос в присутствии придворных, и уж тем более жрецов, и никогда не позволял себе хвататься за оружие, как частенько делал его отец - светлейший шад Бирдженд. В приступах ярости отец Даманхура имел привычку рвать саблю из ножен и самолично сносить головы виноватым. Недаром одно из прозваний Бирджен-да было Жестокий. Однако сегодня Даманхур вышел из себя настолько, что накричал на ни в чем не повинного Энарека, изгнал из комнаты стражу и запустил в стену старинным кувшином, отчего на мраморе остались красноватые следы винных брызг, стекших на пол и образовавших неприглядную лужу.

Было отчего злиться. Немытые мергейты выставили (не кому-нибудь, а самому шаду блистательного Саккарема!) столь наглые условия, что Даманхур, услышав речи посланников, на несколько мгновений потерял дар речи. Первым оскорблением явилось то, что посланник мергейтов вначале потребовал встречи с аттали эт-Убаийядом, а вовсе не с Даманхуром, - создавалось впечатление, будто Гурцат перестал воспринимать шада как сколь-нибудь значащего правителя. Аттали принял степняков, говорил с ними недолго, а затем велел позвать к себе саккаремского владыку.

Энарек, видя, что оскорблено величие шадана-та, наскоро сообразил устроить своему господину торжественный выход: телохранители с обнаженными саблями, штандарт Даманхура, боевые трубы... Может, на кенига Нарлака или посланника Великолепного Острова это и произвело бы впечатление, но мергейты остались бесстрастны и даже не поморщились, когда звук рогов, отражавшийся от округлого купола громадной приемной залы, достиг наибольшей силы.

- Преклонить колена! - рявкнул роскошно одетый сотник, не глядя на мергейтов. - Перед вами Солнцеликий повелитель шаданата Саккарем Даманхур Первый!

Мергейты не обратили на приказ никакого внимания. Даже сам аттали, стоявший на возвышении, слегка поклонился Даманхуру - дань уважения духовной власти к власти светской. Узкоглазые дикари остались стоять. Несколько измен-ников-саккаремцев, находившихся в свите посла, чисто машинально дернулись, но, увидев холодный взгляд степного тысячника, замерли.

- Преклонить колена! - прошипел начальник охраны Даманхура. Призыв канул в пустоту. Мергейты некоторое время молчали, дождались, пока шад, состроивший высокомерную мину, не встал рядом с аттали, и только потом высокий здоровенный тысячник промолвил на плохом Саккаремском:

- Я могу поклониться великому шаману. Он говорит с богами. Я не знаю страны под названием Саккарем и ее правителя. Есть только Полуденный Улус Великой Степи, господин которого - хаган Гурцат.

- Что? - Подняв брови, Даманхур глянул сначала на посла, затем на аттали, потом снова на посла. В глазах эт-Убаийяда читалось одно:

"Оставайся спокоен, шад, и прости этим варварам их детскую гордыню". - Что он сказал?

- Я вижу только самозванца, - монотонно нудел мергейт, вовсе не глядя на шада. - Любой восставший против дарованной Заоблачными власти хагана для меня лишь злой враг. Посему я обращаюсь к белому шаману кюрийена Меддай, а не к тебе.

Тут мергейтский тысячник выступил вперед, легко подошел к мраморной плите, на которой стояли эт-Убаийяд и Даманхур (что вызвало нехорошие и угрожающие движения в рядах халиттов и телохранителей шада), и опустился на оба колена прямо напротив аттали. Шада здесь будто бы вообще не существовало. Степняк коснулся лбом пола, а затем, не поднимая глаз - в Степи это считалось знаком высочайшего уважения к собеседнику, а тем более шаману, - произнес заученные наизусть слова: