Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Историософская доктрина греков ничего не говорила о причастности других народов к истории спасения: политическая пропаганда и страстное чувство национального превосходства почти заглушили в ней христианский универсализм. Но она содержала общие принципы христианской философии истории и готовые формулы для встраивания частной истории в глобальный исторический процесс. Вот этот методологический каркас и был бесценной находкой берестовских книжников. И потому их переводы сыграли поистине выдающуюся роль в истории древнерусской мысли. Это была настоящая школа самостоятельной умственной деятельности. Протоиерей Георгий Флоровский очень верно заметил, что "для перевода требуется большое творческое напряжение, великая изобретательность и находчивость, и не только на слова. Переводить, это значит бдить и испытывать. Это совсем не только простое упражнение или формальная гимнастика мысли. Подлинный перевод всегда соозначает и становление самого переводчика, его вхождение в предмет… не только словесный процесс, но именно сложение мысли" . Неудивительно, что именно отсюда, из Берестова, в первые же годы "самовластного" княжения Ярослава раздалось самородное русское слово, прервавшее затяжное "русское молчание". После почти двухвекового периода безгласия и немоты русский дух наконец выразил себя в словесном и мысленном творчестве.

«Слово о законе и благодати»

В конце 1037 или в начале 1038 г. Иларион преподнес князю свое сочинение "Слово о законе и благодати" . Непосредственным поводом к его написанию послужило завершение строительства "города Ярослава". Киев праздновал свое "обновление" во образе Божьего Града, и при дворе Ярослава это событие осмыслили самым ответственным образом, выработав оригинальное историософское воззрение на судьбы Русской земли.

"Слово о законе и благодати" насыщено библейским материалом и цитатами из Священного Писания. Но это совсем не богословский трактат. Илариона занимает прежде всего и по преимуществу философско-историческая проблематика, хотя и в религиозном ее преломлении. Есть ли в историческом развитии человечества какая-то закономерность? Является ли вселенская история по сути историей только одного, "избранного" народа, через который вершится Божий замысел о мире, или же благодать Господня изливается на разные народы и страны? Кто такие русские люди: свободные и полноправные творцы христианской истории или вся их историческая роль сводится лишь к тому, чтобы пассивно воспринимать миссионерскую проповедь со стороны более "старых" христианских народов? В каком отношении стоит христианское настоящее Русской земли к ее языческому прошлому? В самой постановке этих вопросов сказывается ум, воспитанный в кирилло-мефодиевской традиции. Но никогда раньше в славянской, а может быть, и во всей христианской письменности идея равенства народов не звучала с такой ясностью и такой силой.

О своем credo Иларион заявил в первых же строках "Слова": "Благословен Господь Бог Израилев, Бог христианский, яко посети и сотвори избавление людем своим, яко не презре до конца твари своея идольским мраком одержиме быти и бесовским служением гыбнути". Для того чтобы мысль Илариона раскрылась во всей своей полноте, необходимо иметь в виду ее первоисточник. Это - первая глава Евангелия от Луки, где между прочим говорится: "Благословен Господь Бог Израилев, что посетил народ свой, и сотворил избавление ему" (Лк., 1: 68). Интереснее всего тут именно несовпадения. Иларион кардинально переиначивает евангельский текст, тщательно устраняя всякий намек на узкоплеменные черты ветхозаветного божества . "Бог Израилев" для него тождествен христианскому Богу, то есть новозаветной Троице и Ее богочеловеческой ипостаси - Иисусу Христу, который "приде" не к избранным, а ко всем "живущим бо на земли человеком". Конечно, рассуждает дальше Иларион, Бог сперва указал путь закона одному "племени Авраамову", но затем "Сыном Своим вся языкы [народы] спасе". Да и сам закон, собственно, был дан через иудеев всем людям для того, чтобы "человеческое естество" обыкло "в единаго Бога веровати, от многобожества идольскаго уклонялся", чтобы все человечество, "яко сосуд скверный", омытый чистой водою закона, могло воспринять "млеко благодати и крещения". Ибо "закон бо предтеча бе и слуга благодати и истине, истина же и благодать - слуги будущему веку, жизни нетленней… Прежде закон, потом благодать, прежде тень, потом истина" .