Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

История княжения Владимира чрезвычайно скудна сведениями, относящимися к его личной жизни и характеру. А. Поппэ выразил общее сожаление историков, сказав, что у Владимира, к несчастью для нас, не было своего Эйнгарда^{141}.[129] Это не значит, что русские люди не проявили должного интереса к личности крестителя Русской земли. Наоборот, ни о каком другом князе легендарно-героического времени «дедов и прадедов» народная память не сохранила столько подробностей, и именно подробностей личного свойства, как о князе Владимире, и ни одна эпоха древнерусской истории не изображена в летописи настолько «персонально», то есть по сути через жизнеописание одного человека, как Владимирова эпоха. Но собственно исторический интерес к личности «нашего учителя и наставника, великого кагана земли нашей Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава», пробудился лишь во втором-третьем поколении образованных русских христиан, всерьез задумавшихся над значением и последствиями его исторического дела для Русской земли. Деятельность Владимира получила глубокую и всестороннюю оценку в трудах панегиристов, составителей житий и летописцев, однако единого мнения о его духовном облике в древнерусской литературе так и не выработалось. При князе Ярославе и митрополите Иларионе (середина XI в.) княжеская власть и Русская Церковь активно добивались от Константинопольской патриархии канонизации Владимира. Видимо, поэтому первые наши писатели (митрополит Иларион, Иаков Мних) и агиографы, авторы древнейшей житийной традиции о «благоверном князе Владимире всея Руси», не противопоставляли резко образы Владимира-язычника и Владимира-христианина. Согласно их воззрению, Владимир, еще до того как познал истинного Бога, жил по закону Божию, и Господь даровал ему свою благодать именно вследствие его прирожденного благонравия. Митрополит Иларион подытоживает языческую пору жизни Владимира в следующих словах: «И единодержец быв земли своей, покорив под ся округняа страны, овы миром, а непокоривыа мечем, и тако ему… землю свою пасущу правдою, мужъством же и смыслом, приде на него посещение Вышняго… и всиа разум в сердце его, яко разумети суети идольскыи льсти…» Сходным образом характеризует жизнь Владимира до крещения Иаков Мних: «Такоже пребывающу князю Володимеру в добрых делех, благодать Божиа просвещаше сердце его, и рука Господня помогаше ему, и побежаше вся врагы своя, и бояхутся его все». Никакого нравственного воскрешения Владимира в крещении, следовательно, не произошло, да в этом и не было нужды. Всемилостивый Господь, возлюбивший Владимира за праведную жизнь, по своему человеколюбию просто придал его врожденной добродетели христианскую форму и направленность: «Видя же Бог хотение сердца его, провидя доброту его, и призри с небесе милостию своею и щедротами… и просвети сердце князю Володимеру приати святое крещение» (Иаков Мних). Крестившись, Владимир сразу стяжал себе жизнь вечную: «…человечьское естьство свлече же ся [с себя] убо каган и с ризами ветхаго человека сложи тленныа, отрясе прах неверна и влезе в святую купель и породися от Духа и воды, в Христа крестився, в Христа облечеся, и изиде от купели белообразуяся, сын быв нетленья, сын вьскрешениа, имя приим вечно именито в роды и роды — Василий, имже написася в книгы животныа, в вышнем граде и нетлением Иерусалиме» (митрополит Иларион).

Житийная стилизация образа Владимира, однако, плохо согласовалась с имевшимися историческими сведениями. В устных сказаниях, а также, возможно, и в отдельных долетописных заметках хроникального характера, существование которых в первой половине XI в. достаточно вероятно, слишком явно проступал образ совсем другого Владимира — многоженца и неистового язычника, вовсе не помышлявшего в сердце своем о Господе, а творившего кровавые «требы» Перуну и прочей идольской нечисти. Тогда в житийной литературе появился мотив покаяния обращенного Владимира за грехи языческой жизни. Переходным произведением можно считать Несторово «Чтение о Борисе и Глебе», где за Владимиром-язычником еще признаются немалые добродетели, но в уста князю уже вложены покаянные слова: «аки зверь бях, много зла творях в поганьстве и живях, яко скоти, наго». Впрочем, конкретизировать «зло» в произведениях подобного рода не находили уместным.

Великий князь Владимир Святославич