Эпоха героев и перегретого пара (СИ)

— Генералов редко убивают, душа моя. Скажи лучше, когда сама Москву покинешь. Дородный сластолюбец непременно начнёт домогательства.

— Сразу же, милый. Отправлюсь в Питер с Володей и Федей.

— Лучше к родственникам в Варшаву.

— Понимаю тебя. Верно, так будет лучше.

В первых числах мая на амбаркадере московского Южного вокзала генерал-майор Александр Строганов обнял жену, наследника Владимира Александровича и воспитанника — Фёдора Достоевского. Храня тепло их объятий, выехал в Луганск по железной дороге, главному детищу Императора, которая обещала стать главным козырным тузом в войне. Тонкая нитка из пары рельс связала центр страны с будущим Южным фронтом, дабы перевезти огромное количество людей, коней, оружия и припасов, что без водных путей ранее невозможно было бы. Она оборвалась в степях малороссийского юга, не дотянутая до Таганрога из-за турецко-татарской напасти. Западная ветка закончилась среди шахт у слободы Александровки. Её чаяли продлить в Одессу и дальше, но куда там! Не под самым же османским носом затевать строительство.

Генерал от инфантерии Иван Фёдорович Паскевич, в распоряжение которого Строганов получил предписание явиться, показался начальником огромного улья. В том улье сбилось несколько роёв, и толково управлять ими нет никакой возможности. Собранные в мирное время полки ещё находились в исправном виде, почти готовые к смотру в высочайшем присутствии, в подогнанной и единообразной форме, начищенным оружием и бравыми молодыми офицерами, для коих война служит шансом проявить себя на бранном поле, а не потерять на нём голову. Здесь, у берегов безвестной речки Кальмиус, они как по нитке разбили шатры, радуя глаз уставным благолепием и услаждая слух звуками привычных армейских дел.

Однако были и другие, и в превосходящем множестве. Запасные батальоны, где на четыре сотни недавно призванных солдат приходятся два унтера и один офицер, срочно собирались в пехотные полки, сразу же испытывающие недостаток всего: оружия, формы, инвентаря, а главное — умелых командиров.

Казалось бы, с начала нашего беспокойного XIX века Россия воевала почти непрестанно, и понюхавших порох должно остаться вдосталь. Однако роспуск фюрером Императорской Армии привёл к тому, что большинство офицеров западных кровей, исключая германскую, тотчас отбыли на родину либо вышли в отставку в России. Павел Второй — наоборот, немцев обидел, в том числе стране верных и ничего против не злоумышлявших. Часть сосланных при Пестеле от службы отказалась наотрез. Из числа повешенных Благочинием, быть может, многие и согласились бы, но точно уже не в состоянии. Оттого чистенькие лакированные офицерики удивлённо смотрели на скачущих донцов и вопрошали друг дружку: «Le cosaque?», потому что казаков кроме как на параде не видывали, а в Москве да Петербурге они иначе выглядят. Солдатскую массу, амфорную и едва необученную, салонные вояки называли презрительно — пушечным мясом, chair a canon.

— Ваше высокопревосходительство! Генерал-майор…

— Входите, Александр Павлович, и не утруждайтесь лишними церемониями. Я сейчас освобожусь.

Низенький, широкий и до странности пыльный особняк, принадлежащий местному шахтовладельцу Ивану Ивановичу Шидловскому, ныне превращённый в штаб развёртывающейся армии, гудел от топота офицерских ног, при этом накалялся подобно русской печке — май в тридцать третьем году по жаркости соперничал с июлем.

Коротконогий толстячок, протолкнувший мясистое тело в сером сюртуке среди зелёных военных мундиров, всучил Паскевичу стопку неких бумажек и настойчиво потребовал «незамедлительнейшего их рассмотрения», после чего генерал просто отправил всю пачку в корзину для мусора.

— Довольно, Иван Иванович! Дурно сетовать на невзгоды, когда Россия в опасности не меньшей, нежели в двенадцатом году. Да и цифры вы изволили написать, Бога не убоявшись, — Иван Фёдорович глянул строго на Шидловского, который под генеральским оком стал словно бы скромнее ростом, ещё более напоминая внешностью свой дом. — Живы будем, пишите сразу на высочайшее имя. Не смею вас задерживать.

Командующий армией выразительно кивнул адъютанту, отчего тот ухватил просителя за локоток. Затем Паскевич крепко пожал руку Строганову.

— Право, не ждал здесь вас увидеть. По жандармским делам или как?

— Именно или, Иван Фёдорович. Подал прошение Государю об освобождении меня с должности товарища Министра. Здесь я вроде волонтёра. Готов командовать бригадой, а ежели не доверите — хоть в первые ряды со штыком наперевес.

— Дивны дела твои, Господи. Офицеров ни у тебя, ни у Императора не допросишься, а генералы сами в пекло лезут. Так что и не знаю, — Паскевич глянул на возроптавших штабистов, те примолкли.

Строганов кожей почувствовал осуждение. Командование К.Г.Б. да позорный поход против армии Демидова уронили его авторитет до земли. И служба при новом Императоре не добавила престижу — армейцы не жалуют жандармских. Но слова, что готов на передовую, сказаны были неспроста, обдуманно. Здесь его не ждут развёрнутые знамёна и громкие фанфары.