Эпоха героев и перегретого пара (СИ)

В заключение визита Паскевич познакомился с новым обитателем тагильского олимпа — инженер-генералом Карлом Андреевичем Шильдером, отличающимся от прочих более, нежели франтоватый шотландец от крестьянски-простого Черепанова. Генерал был одержимым изобретателем в лучшем и худшем смыслах этого слова. В лучшем — потому что жить не мог и не хотел без новых идей и изобретений, поражая даже Кулибина широтой взглядов и интересов. Но его одержимость развивалась лишь в одном направлении — воинственном. Фельдмаршал подумал, что для этого человека наполеоновские войны не кончились. Слов нет — патриот и человек достойный, но уж слишком снедает его мысль одарить Россию самым совершенным оружием, дабы Европа в слезах и в страхе упала на колени, потеряв на полях сражений миллионы подданных.

Прославился он минным морским оружием, в том числе подрываемым с берега гальванической снастью академика Якоби, первым смог испытать его и добиться принятия Адмиралтейством донных и якорных мин. Бурный полёт его фантазии подсекла революция.

Родившись в семье рижского купца немецких кровей с правильной германской фамилией, Шильдер не был изгнан из армии. Согласно республиканскому Табелю о рангах, потеснившему петровский, он получил чин инженер-генерала… и ни единого рубля на военные опыты. Пестель, сам наполеоновский ветеран, решительно не понимал, какое отношение диковинные корабли, морские мины и уж совсем безумные гальванические снасти имеют отношение в инженерному делу, кое включает в себя лишь науку строительства укреплений, мостов, переправ, а также рытья подкопов под крепости с целью подрыва стен. Остальное — от лукавого.

Павел Второй изгнал из армии большую часть генералов «неправильной» нации. Только при регентстве Шильдер смог устроиться на службу, и не по Инженерному департаменту, а через Адмиралтейство, уговорив адмиралов на субсидии прожекта «потаённого судна», которое не без гордости продемонстрировал Паскевичу.

— Признаюсь как на духу, ваше высокопревосходительство, выделанное целиком из металла подводное судно придумал не я, а минский дворянин Казимир Гаврилович Черновский. Трудно в это поверить, он подробно описал его, будучи закованным в железа и заключённым в крепость.

— За что же?

— При Александре Павловиче ещё. Польскую шляхту арестовывали тогда без разбору за малейшее подозрение на бунт.

— Я осведомлён, — кивнул Паскевич, знающий о польских чаяниях от Юлии Осиповны достаточно подробно. — Помню их призывы: низалежность Речи Посполитой, ещче Польска не згинела, долой русскую оккупацию, et cetera.

— Письмо путешествовало по канцеляриям и попало-таки под высочайшие очи, но уже фюрера. Свободу Польше он дал, Черновского выпустил, как и мне не дав ни рубля. А летом двадцать шестого К.Г.Б. арестовало его вновь. Шляхтич заявил, что с его Родиной поступили подло, не отдав «исконно» польские земли — Минск, Витебск, Гомель. То бишь всю Белую Русь до Смоленска и Малую до Днепра. Сгинул в Тобольске, а бумаги его сберёг и мне передал инженер-генерал Питер Базен, получивший их из рейхсканцелярии. Не только сохранил, дополнил изрядно. Предложил поставить медную зрительную трубу с зеркалом, дабы из-под воды обзор иметь.

За этим разговором они пересекли огромную площадь демидовского завода, направляясь в дальний сарай больших размеров, охраняемый отдельно матросами с винтовальными ружьями. Рядом скрипел снегом в валенках огромного размера Мирон Черепанов. Часовые проверили не только Паскевича, но и обоих инженер-генералов, коих наверняка видели сотни раз.

Здесь также промёрзло, как и на улице. С каменного полу был убран снег, царил полумрак, чуть рассеиваемый узкими оконцами в вышине. Среди рукотворной таинственной пещеры на деревянных козлах притаилось нечто, чему в нашем языке не сыскать нужных слов, кроме совсем уж коротких и выразительных.

Железное и сильно вытянутое яйцо с острым носом, склёпанное из листов, походило на странную рыбу. О водном назначении говорил рыбий хвост на корме и гребной винт. Считая сие чудовище судном, длинный металлический брус, торчащий впереди, правильно именовать бушпритом.

На спине у яйца (представим на миг — у яиц бывают спины) вырос горб овального сечения, к которому сверху прилепился паровой катер вроде участвовавших в бою вместе с фрегатом «Паллада», вдвое примерно меньший, нежели нижняя часть.

Обретя дар речи, Паскевич заметил:

— Изрядно, видать, пана Черновского в каземате пытали.

— Нет, ваше высокопревосходительство. Он предложил обычную субмарину. Новое в его прожекте было выполнение целиком из металла, а не дерева, как выделывали до того, воздушные меха внутри, наполняемые водой для погружения, да ручной привод на вёсла-гребки. Такое судно я построил в Кронштадте, не имело оно успеха.

— Отчего же?

— К величайшему моему сожалению, Иван Фёдорович, многие вещи, кажущиеся очевидными в камере Шлиссельбургской крепости или за удобным кабинетным столом, на море иначе выходят.

— Расскажите, не томите уж.

Кивнул и молчаливый Мирон, пожелавший ещё раз услышать о давнем конфузе Шильдера.