Эпоха и кино

Американское кино в тот год на фестивале выступило безуспешно. Американцы привезли фильмов больше всех, и все они варьировали темы убийства и секса. Картины, выпущенные Голливудом, старались убедить зрителя, что и человек, и мир, его окружающий, руководствуются лишь жаждой к личному благополучию и что грубая сила, преступление, уничтожение соперников — естественный путь к личному счастью. Эти картины говорили, что бесполезно бороться со злом, что борьба эта безнадежна, что стремление ко всему светлому и прогрессивному бесцельно. Есть один путь — изолировать себя от окружающей жизни.

Но многочисленная продукция американской «культуры» была страшна не только тем, что она сама по себе разрушала в человеке веру в его духовные силы и доказывала, что тщетны все усилия изменить «созданные богом человеческие пороки», что будущее мрачно и беспросветно. Она была страшна еще и тем, что у нее нашлись последователи в других странах — в Англии и Франции, в Швеции и Швейцарии, в Дании и Мексике. Не уступала им в этом отношении и реакционная часть итальянской кинематографии.

Бесконечный парад деградирующей психики, болезненных извращений мрачных и преступных личностей воздействовал на публику фестиваля. Зрительный зал стал катастрофически пустеть, и устроители фестиваля оказались перед угрозой провала всего предприятия. Чтобы спасти положение и удержать публику, которая перед лицом американских киноужасов начала обращаться в бегство, организаторы фестиваля ухватились за кинематографическую классику.

На специальных утренних просмотрах были показаны «Броненосец «Потемкин»», «Мать», «Октябрь» и другие советские фильмы, не включенные в официальную программу фестиваля. Успех, которым сопровождалось появление этих картин на экране, был еще одной крупной, хотя и не зафиксированной в протоколах жюри, победой нашего киноискусства.

Ко мне в гостиничный номер пришел аккредитованный на фестивале корреспондент ватиканской газеты «Обсерваторе романо» и показал номер, в котором он написал о высокой морали и художественных достоинствах, присущих советским кинофильмам.

— Вот видите, — подчеркнул он, — Ватикан приветствует ваше высоконравственное искусство. Мы не одобряем картин, в которых присутствуют секс и убийства. Я говорю об американском кино. Редакция просит вас сказать несколько слов в поддержку высоконравственного искусства.

Трудно было не согласиться со словами моего собеседника. Все, что он говорил, — правда. Но я, к счастью, успел просмотреть этот номер газеты и показал корреспонденту на крупное фото, помещенное на ее первой полосе, где папа римский благословлял макет атомной бомбы.

— Я ценю ваши представления об истинных ценностях в искусстве, — стараясь сдержать гнев, ответил я газетчику, — но не могу поддержать вашу газету, поскольку в ней ваш шеф с циничной прямотой благословляет оружие массового уничтожения — атомную бомбу.

Шел 1947 год. На дверях итальянских католических церквей и соборов висели киноплакаты в две полосы. На белой полосе фильмы, которые Ватикан рекомендовал верующим, на красной — запретные. Ватикан психологически не мог принять быстро переварить образ жизни и характер поведения, программируемые в фильмах типа С.С.С. (страх, сила, секс), и на запретной полосе оказывалось большинство американских картин. Но политически Ватикан был вместе с теми, кто размахивал атомной бомбой, грозил миру социализма тотальным уничтожением.

Особенно остро кощунственная безнравственность тех, кто поощрял атомный шантаж, ощущалась в Италии — на родине высокого классического искусства, колыбели искусства Возрождения. Для нас величайшим счастьем представлялось то, что мы можем видеть в оригиналах итальянскую живопись и скульптуру. Ведь для каждого человека, а особенно художника любой специальности, истинное откровение и наслаждение — увидеть произведения великих мастеров.

Из Италии путь лежал через Париж и Берлин. Париж 1947 года. Коммунисты в правительстве. Лозунги Народного фронта на улицах и площадях. Бытовая неустроенность, к которой французы, живо помня ужасы фашистской оккупации, относились снисходительно.

В зале Плейель объявлен наш концерт. Но вот беда — у нас нет с собой нот. Тогда друзья за день, до концерта привели к нам композитора Филиппа Жерара. Состоялась репетиция. Лучшего аккомпаниатора трудно было себе представить. Марш «Веселых ребят» вместе с Орловой пел весь зал: наши песни знали в Париже.

Нам задавали много вопросов, в том числе и нелепые:

— Дарят ли вам поклонники вашего искусства подарки? — спросила одна из дам.