Эпоха Корнея Чуковского

Испугались носороги,
Побежали по дороге.
И в испуге носорог
Носорогу сел на рог.
А над ними пчелы тучею
Так и жалят, так и мучают,
И на веточке веселой
Распевает воробей:
«Ай да пчелы! Вот так пчелы!
Всех зверей они сильней,
И умнее и храбрей!»
И звенят над ними птенчики,
Словно звонкие бубенчики…

Ваня Васильчиков, перенесенный сюда из предыдущих книг Чуковского, должен изображать советского мальчика. Это не просто Ваня, это «знаменитый Ваня» — идеал, по мнению Чуковского, для советских пионеров. Этот «идеал» при ближайшем рассмотрении оказывается хотя и отчетливой по характеру, но очень спорной фигурой. Ему, видимо, внушено, что в жизни и в бою ему не предстоит никаких трудностей, — самолет ему послушен так же, как и мотоцикл, автомат его бьет так же сам собою без промаха, как сабля рубит. Тигры и носороги рассыпаются при малейшем прикосновении его сабли, а страшный Бармалей, завидя Ваню, сразу же пал на колени и взмолился о пощаде. Ваня, однако, столь же беспощаден, сколь и непобедим, — он убивает Бармалея.

И тут, для сравнения, уместно вспомнить образы других детей — участников войны, уже отображенные в нашей детской литературе, о которых написано и в «Были» Михалкова, — это те, которые смогут впоследствии сказать друг другу:

Вспомним все, как мы дружили,
Как пожары мы тушили,
Как у нашего крыльца
Молоком парным поили
Поседевшего от пыли
Утомленного бойца.

Мне могут возразить, что несравнимы эти два произведения, что они рассчитаны на различные возрасты, что различны художественные методы этих двух писателей. Но я именно о том и говорю, что форма различна и цель различна. Михалков обращается к миллионам конкретных советских детей, чтобы еще раз вдуматься в значение войны для жизни советского народа.

Чуковский, проповедуя образ «знаменитого героя», перед которым враги немедленно расступаются, не решаясь сопротивляться, снижает в сознании детей смысл войны, преуменьшает переживаемую опасность, от которой оберегает их родина, и тем самым снижает меру героизма и доблести, проявленной отцами и братьями советских ребят в борьбе отнюдь не с легким, а с очень серьезным и опасным противником.

Пошлые выверты К. Чуковского возбуждают чувство отвращения. Они вызывают недоуменный вопрос: что же такое его «поэма» — плод чудовищного недомыслия или сознательный пасквиль на великий подвиг нашего народа, карикатура на участников войны, прикрытая формой детской книжки?

Фрида Вигдорова Для людей

Еще не рассвело. В предутреннем тусклом свете кажется, что спят кусты и деревья, спит дорога. Тихо стоит дом в глубине сада, и окна его темны. И вдруг одно окно на самом верху загорается. Это зажглось окно в кабинете Корнея Ивановича Чуковского. Огонь горит над его рабочим столом с пяти часов утра, он горит ровным, спокойным светом, пока его не победит свет дня.

Тому, кто пришел сюда впервые, кажется, что это дом покоя и отдыха. Так здесь мирно и тихо. Тот, кто побывал здесь много раз, знает: это дом работы. И покой, и тишина здесь только кажущиеся.

Немало книг написал Корней Иванович с той минуты, когда 60 дет назад 18-летним юношей придумал свою первую строку. Но разве дело в количестве страниц? Нет, конечно. И сам он считает, что литератор — сродни изобретателю. Если не скажешь новое или по-новому, значит, только повторишь то, что уже всем известно. Возьмем наугад любую книгу, вышедшую из-под пера К. Чуковского, и тотчас увидим: это — открытие.

Некрасов? Россия знала неполного, исковерканного ножницами царской цензуры Некрасова. Чуковский разыскал и впервые напечатал несколько тысяч некрасовских строк, строк, которые изменили и обогатили в глазах читателя привычный облик поэта.

«Искусство перевода»? Это — первая книга о переводе как о высоком искусстве, первая попытка выработать научную теорию художественного перевода.

Из-под пера Чуковского вышла единственная в своем роде книга «От двух до пяти» — книга для всех, книга, дающая каждому столько, сколько он может взять, способная утолить профана и мудреца, книга, которая ответит и вашей охоте посмеяться, и желанию задуматься, книга о воспитании, о психологии и детской речи.

Сейчас на рабочем столе писателя рукопись о Чехове. Чехов? Что же нового можно сказать о Чехове? О нем написаны горы книг, статей, диссертаций — у нас и за рубежом. Но Чуковский верен себе: он открывает нам Чехова, как некогда открыл Некрасова.