Эпоха лишних смыслов

– Очнись, Роза, – зло шепчет он, и мне становится страшно. – Хочешь поиграть в «ты не прав»? Изволь. Ты осталась в рушащемся мире, пока я был на Конгрессе, и только каким-то чудом не застряла в книге. Ты поддалась действию эндорфинов и собралась прыгать в прорыв. Ты откровенно слажала, деконструировав мир по нечеткому внутреннему признаку так, что тот не разрушился даже, а просто потерял верибельность. Ты избегаешь меня вот уже полчаса субъективки, ставя под угрозу всю нашу реальность. И это я еще не упоминаю всякие досадные мелочи.

На глазах закипают слезы, но возразить нечего.

– Давай, соберись. – Он мягко пожимает мое запястье. – Ты должна деконструировать эту дурацкую сказку.

– Сказку? – только и спрашиваю я. – Это жизнь, Макс.

Губы дрожат во второй раз за день.

– Нет, Роза, это сказка. Очень плохо, что ты воспринимаешь все как действительность. Отвратительно, что ты спасла персонажей, думая, что спасаешь людей. А от того, что ты дала реальности себя поменять, меня вообще воротит. Где твои навыки? Почему в учебных прорывах, со мной, ты знала все наперед, а тут запуталась и заплутала? – В его голосе звучат разочарование и усталость.

Я вздрагиваю. Сердце ухает вниз, в ад Данте, и разбивается вдребезги о самый последний круг, замерзшее озеро.

«Я спасла твою шкуру», – хочу сказать я – и не могу.

Остается только идти вперед.

– Ты даже забыла, как деконструировать. Ты решила останавливать Дэна, Роза! – Гамов и не думает уняться, почти кричит в спину: – Ты решила предотвратить концовку книги. Знаешь, что ты наделала? Ты поверила в ее реальность. Ты не понимаешь, что не дать Дэну добраться до Земли будет означать полную реституцию данного мира, что это – следование сюжету, самое идиотское, что может сделать деконструктор. Да как ты МГУ-то закончила вообще?!

Я задираю подбородок, потому что слезы текут по щекам, неумолимо притянутые искусственной гравитацией. Мне на лицо брызгает вода, и я удивленно морщусь, но не останавливаюсь, лечу по коридору вниз. Немного удачи не помешает никогда.

На станции идет дождь. Аварийная программа почему-то решила, что у нас пожар.

– Даже Беллами вон спрашивает: «Обрушится ли наш мир?», – орет мне в спину Гамов. Он невообразимо зол. Я тру рукой по щеке, и на ладони остается черная тушь.

Один поворот, всего один… Дверь медицинского отсека разломана на части, и сердце обрывается, останавливается. Я достаю из-за пояса пистолет и поворачиваюсь к мокрому Гамову, досадливо считая вероятности. Вода вместо любой другой системы пожаротушения – интересно, но недостаточно.

– А ты Muse слушаешь, да? – ядовито выплевываю я, потому что сказать нечего.

Единственное… В «Panic Station» нет таких строк. Я поднимаю голову. Динамики играют совсем другую песню. Соображать некогда, ноги сами несут меня в столовую. На пороге я замираю и чуть было не падаю от накатившей дурноты. Доктор лежит тут, и пистолет в его руке говорит слишком о многом.

– Так же не бывает, – едва слышно произношу я. – «И одною пулей он убил обоих». Откуда эта строка, а, черт! Не может быть, чтобы первой пулей он сломал проигрыватель, а второй – починил, что за чепуха! Да что вообще за комедия, – раздраженно машу руками. – Вода из поливалок, прямо привет «Константину», хорошо, что не святая, каюты, как в «Стар Треке», стены напоминают то ли ТАРДИС, то ли я вообще не знаю что, медицинский отсек полностью украден из «Светлячка» вместе со столовой!

Мир вздрагивает вокруг меня – и начинает расползаться на части.

– Звук дверей из «Дума», – мягко кивает Гамов, обходя меня.

– Точно! – чуть было не хлопаю по лбу я, замечая вдруг, что снова здорово ниже ростом.

Реальность идет трещинами, корабль начинает трясти. До меня наконец-то доходит, что я нашла точку напряжения. Украденный по кускам мир не бывает настоящим.

– Пойдем, Роза.

Гамов протягивает мне руку, потому что перед нами зияет прорыв.

– Сколько… Сколько ты об этом знал? – спрашиваю я.

– Понял, когда прочитал. – Он пожимает плечами и нетерпеливо шевелит пальцами, мол, хватайся, Роза.

Я хмыкаю и прохожу мимо него, на улицу, где уже идет снег; не выдерживаю и оглядываюсь. Гамов появляется следом, и прорыв просто исчезает за его спиной, как не бывало.

– Файн бай ми[2], – говорю я больше для себя и несусь в сторону внедорожника, повисаю у Миши на шее, потом запрыгиваю в машину, надеваю на себя пальто и трясусь от холода, пока Макс наконец не захлопывает дверь, усевшись рядом.

– Командиры, – весело бросает наш водитель. – Куда?

– В Столешников, – кивает Гамов и даже не смотрит на меня.

Мне, впрочем, все равно. Я думаю о том, что нужно надраться, желательно в компании Лешки, забыть обо всем, и внезапно испытываю жгучее желание увидеть своего ненаглядного.

– А потом на Чистые, – говорю я и достаю из сумки наушники.

– Нет-нет. Не слушай ее, в Столешников, потом на Арбат.

Я разворачиваюсь и смотрю на Гамова, широко раскрыв глаза. Наверное, как-то повлиял прорыв, потому что даже притворяться не надо.

– У меня день рождения, – буднично бросает он.

Глава 5