Эпоха мечей

– Что это? – спросил Зильбер, принимая книгу. – «Янычар и Дюймовочка».

– Книга, – усмехнулся Маркус. – Вернее, рукопись, книгой ее сделал я. Велел отпечатать, переплести. А вообще-то это рукопись. Как думаешь, Миша, сколько может стоить на Сотбис неопубликованная и никому не известная рукопись Вайса?

– Какого Вайса?

– Того самого, – снова усмехнулся Маркус. – Папеньки моего коллеги профессора Вайса. Помнишь, кто он?

– Помню… – Зильбер был явно заинтригован. – Нобелевский лауреат все-таки.

– Ну, – пожал плечами Маркус, – не скажу, чтобы написано было уж очень хорошо, но содержание, Миша… Мама твоя попросила Вайса это не публиковать, а он Клавочке отказать не мог. Читай…

Османская империя, июнь – июль 1937 года

27 июня, Захле

Старики сидели безмолвно. Глаза их смотрели внутрь. Они не шевелились и, казалось, уже принадлежали иному миру, миру коричневатых дагерротипов, что во множестве висели на стенах. Только дед Стефана вставал время от времени навстречу вновь прибывшим, обнимался с ними, выслушивал с каменным лицом слова участия и вновь занимал свое почетное место, чтобы безмолвно сидеть и смотреть в себя. Переговаривались только мужчины помоложе, сидевшие на менее почетных местах, но и они говорили тихо, так что слов было не разобрать. Мужчины – старики с седыми бородами и люди помоложе, с черными густыми усами, все в черных пиджаках и белых рубашках, – сидели, образуя большой неровный круг, вдоль стен самой просторной комнаты дома, залы, как называла такие комнаты Монина мама. На пустом пространстве внутри круга стояли столики, а на них в маленьких тарелочках были разложены сладости и на широких плоских блюдах – фрукты: виноград, абрикосы, персики и сливы. Лежали там и пачки папирос. Угощение, казалось, никого из собравшихся не интересовало. Лишь изредка кто-то из стариков брал папиросу, зажигал и начинал медленно курить, делая короткие, но глубокие затяжки.

Время остановилось. Тишина, зной, приглушенный басовитый гул, доносящийся с веранды, где отец Стефана принимал молодых мужчин и где разговоры не смолкали ни на минуту. Туда, на веранду, Зильберу еще предстояло выйти позже, чтобы рассказать Абаду Маруну, его родичам и друзьям, как умер Стефан. Моня не знал, что лучше: сидеть здесь со стариками, оказывающими ему невероятный почет, или выйти к молодым мужчинам, выпить вина, закурить, наконец, но затем все-таки рассказать о том, о чем ему и вспоминать-то не хотелось.

В комнату бесшумно вошли несколько закутанных в черное женщин с подносами и стали обходить гостей, предлагая кофе. Моня взял крошечную чашечку. Кофе, был терпкий – с гелем[86] – густой и очень горячий. Подержав чашечку в руке и дав кофе немного остынуть, он проглотил его одним длинным глотком, процеживая сквозь зубы, чтобы не проглотить заодно и гущу. Почти сразу сильно забилось сердце, кровь прилила к голове, и уже просто нестерпимо захотелось курить. И Зильбер решился. Он встал, чтобы взять папиросу, но старик истолковал его движение по-своему. Дед Стефана тоже встал. Невысокий, но плотный, он шагнул навстречу Моне, обнял его – не формально, как обнимал других, а крепко, по-родственному, как обнимают взрослого внука, уходящего на войну или с нее вернувшегося. Моня почувствовал запах табака и затара[87], ощутил крепкое объятие старика и понял, что сейчас заплачет. Он не плакал много лет, но сейчас слезы уже стояли в глазах, и он делал невероятное усилие, чтобы их сдержать. Старик выпустил его из объятий, сделал шаг назад, посмотрел в глаза – они были почти одного роста – и сказал по-арабски:

– Храни тебя Бог, воин! Иди.

Арабский Моня знал плохо, но достаточно, чтобы понять и чтобы ответить:

– Спасибо, дедушка. И простите, что не уберег Стефана. – Он повернулся и направился к выходу из комнаты, слыша, как старик что-то говорит Аре Карапетяну и как отвечает ему Ара на своем беглом сирийском диалекте.

23 июня, Мармарис – Родос

Стефан был самым молодым в их компании. Когда в тридцать четвертом, сразу после училища, он пришел в полк, Моня узнал его сразу, хотя не видел до этого лет пять или шесть. Марун – фамилия в Ливане и Палестине известная. Марунов этих там, правда, что Рабиновичей где-нибудь в Жмеринке. Но с Решадом Маруном, старшим братом Стефана, Моня вместе учился в реальной гимназии, в Хайфе. Маруны жили тогда в Исфие, и Моня бывал у них часто, начиная с третьего класса, когда они подружились, и Решад, живший всю учебную неделю в интернате при школе, стал после уроков ходить к Зильберам домой.