Эпоха мечей

Как и предполагалось, он вышел там же, где и вошел, – в восьми километрах к западу от Виченцы. И со временем, как тут же выяснилось, паучники почти угадали. Обещали ночь – между полуночью и двумя – а получился вечер, но тоже неплохо. Уже смеркалось, и его появление никто, похоже, не заметил. Впрочем, «похоже», «может быть» и прочие «возможно» – это не наш метод. Поэтому Урванцев тут же двинулся в путь. Не побежал, естественно, хотя и хотелось, ведь ничто человеческое ему было не чуждо, а пошел. Бегущий человек бросается в глаза, идущий – просто идет.

Часа полтора, держась в тени рощ и садов, стараясь не выходить на открытые пространства и, естественно, избегая встреч с людьми, Урванцев огибал город по плавной дуге с запада на юг и, в конце концов, уже действительно ночью, вышел к автостраде, имевшей все признаки нормального междугороднего шоссе. К этому времени он успел уже многое увидеть и, что важнее всего, рассмотрел в свете придорожных фонарей нескольких аборигенов, пересекшихся с ним в пути. Получалось, что переодеваться ему пока не надо. Во всяком случае, спешить с этим было некуда. Серые брюки Урванцева, его светло-коричневые туфли и голубая рубашка в глаза бросаться не должны, и, следовательно, с переходом на аутентичную «форму одежды» можно было повременить. Актуальным сейчас было не наследить и убраться из окрестностей Виченцы как можно быстрее и как можно дальше.

Вообще-то могло быть и хуже. Во всяком случае, Урванцев, исходя из личного опыта и принципа «готовься к худшему» предполагал, что его ожидает более увлекательное приключение. Однако, по первым впечатлениям, мир этот оказался вполне себе вегетарианским – ни тебе патрулей с собаками, ни барражирующих в небе геликоптеров с оптикой и электроникой, выщупывающей во тьме беглеца, ни блокпостов. Он, естественно, иллюзий не питал и понимал, что, скорее всего, переход его уже замечен и, если не сию секунду именно, то уж в ближайшие часы точно, начнется гон. Тем не менее пока все шло штатно, и это внушало некоторый, пусть и очень осторожный, оптимизм. Все-таки бывали у Урванцева в жизни ситуации и позабористей. Такие, когда действительно было не до смеха. И не до жиру тоже. Из Буэнос-Айреса, например, лет уже пятнадцать тому назад, он едва ноги унес. В буквальном смысле. Так бежал, что незаметно оказался в Лиме, и сам потом толком вспомнить не мог, как это у него вышло. А уж настрелялся тогда, что называется, на всю оставшуюся жизнь. Так много стрелять Урванцеву не приходилось со второй пуштунской компании, но тогда, в Табакакаре и у Кветты[106], он был молодым строевым командиром и любил это дело, чего уж там! Особенно из пулемета… Но на этот раз стрельбы не будет. Таков приказ, а приказы, как говорится, не обсуждают.

За час наблюдения из придорожных кустов за большой бензоколонкой, на которую Урванцев наткнулся всего в паре километров от того места, где вышел на автостраду, он узнал еще больше нового и поучительного как об этом мире в целом, так и о людях, его населяющих. Но главное, он присмотрел себе подходящую фуру и спустя еще минут десять уехал на ее крыше в никуда, которое на рассвете обернулось просыпающимся к трудовым будням Миланом. Вот это было удачно, потому что Милан и здесь оказался большим промышленным городом. К тому же он был битком набит – вероятно, в связи с летними вакациями – праздношатающимися толпами туристов со всех концов земного шара. Во всяком случае, Кирилл видел несомненных негров, японцев и корейцев, слышал английскую, немецкую и арабскую речь. В общем, Вавилон или Интернационал, кому что нравится, но одно было ясно, продержаться в таком городе сутки, пусть даже без денег и документов, задача не то чтобы уж совсем простая, но для человека с квалификацией Урванцева и не слишком сложная.