Эпоха мечей

– Иди, Вадик, – сказала она холодно и затянулась. – Иди! Не маячь, а то кто-нибудь из моих людей может тебе что-нибудь сломать. Будет больно. Ты же врач. – Она смерила его взглядом и пришла к выводу, что не ошибается. – Хоть и бывший. Должен знать.

Потеряв к внезапно сдувшемуся, ставшему каким-то мятым и блеклым, как использованный презерватив, Вадику интерес, она снова повернулась к Кержаку.

– Извините, Игорь Иванович, – улыбнулась она Кержаку. – Нам помешали.

Но им помешали опять. Неожиданно быстро вернулась официантка. Вернее, теперь их было две, и третья спешила следом.

«Дошло наконец, – удовлетворенно констатировала Лика, увидев этот парад, но тут же поморщилась, уловив сквозь сложные запахи кофе («Терпимо») и пирожных («То, что доктор прописал, хотя могли бы быть и свежее») дуновение коньячного аромата. – Ну что за люди!»

Первая официантка – та самая – уже расставляла на столике чашечки с кофе, сахарницу и прочие причиндалы.

– Милочка, – Лика выстудила голос так, что ей самой стало знобко и неуютно, – если я заказываю коньяк, то я ожидаю, что его мне и подадут. Она смотрела на вторую официантку, на подносе которой, собственно, и стояли коньячные бокалы.

– Но… – начала отвечать стремительно краснеющая девушка, однако Лика не дала ей продолжить.

– Передайте, милочка, бармену, – сказала она сухо, – что у каждого напитка есть свой вкус и запах. То, что вы принесли, это не V.S.O.P. и даже не V.S.[11]. Это бренди. Неплохой, положим, даже французский, но бренди, а не коньяк. Вы меня поняли?

– Да, – пролепетала девушка. Руки у нее начали трястись, и бокалы, оставшиеся на подносе, тихо позвякивали.

– Идите, – милостиво отпустила Лика официантку, а взгляд ее между тем скользнул по зеркалу в глубине зала. Растерянный Вадик возвращался за свой столик к ждущей его раздраженной, если не взбешенной брюнетке. Но на свою даму Вадик не смотрел, он все время оглядывался на Лику.

– Я, конечно, тоже не подарок, – сказала по-французски Вика. – Но ты стерва.

– Стерва? – переспросила Лика, которая думала сейчас о другом, о том, почему так маятно на душе и что это может означать?

– Стерва, – подтвердила дама Виктория, закуривая. – Это диагноз.

Лика посмотрела на ее сигарету, вспомнила о своей пахитоске и, решительно ее затушив, взялась за эклер.

– Вернемся к нашим баранам, – сказала она, оборачиваясь к Кержаку. – Нам снова помешали, но меня с мысли не сбить. Почему Ленинград?

Кержак помолчал немного, не без удовольствия наблюдая, как исчезает пирожное в Ликином рту («You are welcome, дорогой товарищ!»), а затем, усмехнувшись, прокомментировал:

– Вы очень вкусно едите, Катя, или правильнее – Лика?

– Лучше Катя, – быстро сказала Вика. – Для вас лучше, – пояснила она, видя, что Кержак не смог расшифровать ее интонацию.

«Заботливая, – поморщилась в душе Лика. – Неужели я такая страшная?»

– Извините, – Кержак сказал это вполне серьезно. По-видимому, он понял, что коснулся чего-то, чего касаться не следовало.

– Принято, – сказала Лика. – Так почему все-таки Ленинград?

– Катя, – быстро ответил Кержак, – этот город называется Санкт-Петербург. Давно уже.

Кержак старался не ронять достоинства и делал это неплохо, иногда даже очень хорошо. Он сделал еще одну короткую паузу, дождавшись кивка Лики, и продолжил, понизив голос и стараясь не шевелить губами:

– Рябов ушел в отставку в две тысячи втором. Не по возрасту, а по состоянию здоровья, хотя здоровье у него, насколько я знаю, и сейчас дай бог любому.

– Можете говорить нормально, Игорь, – снова мягко вступила в разговор Вика. – Я включила глушилку, и губы ваши тоже ни одна камера заснять не сможет.

– Спасибо, – как ни в чем не бывало, кивнул Кержак, который тоже умел держать лицо. – Так вот. Рябов был последним начальником группы Ё…

– Ё? – встрепенулась Лика. – Вы сказали Ё?

– Ну да, – удивился Кержак вспышке ее интереса. – То есть это не то чтобы официальное название – я официального и не знаю. Наверняка какой-нибудь номер. А это их самоназвание, так сказать.

«Ё, – думала между тем Лика. – Не может быть! Или просто совпадение?»

Но ведь зачем-то же она приехала в Ленинград? Конечно, их поездка была спланирована, и у нее как будто имелась конкретная цель. Вполне здравая цель. Хотя… Вот в этом «хотя» и скрывалась проблема.

До сих пор в ее действиях прослеживалась определенная логика. Во всяком случае, Лика хотела верить, что это именно так. Она ведь не собиралась принять то, что произошло в империи, как данность. Принять и бежать. О нет. Лика не могла и не хотела смириться с тем, что произошло. И забыть не могла, и простить тоже. Поэтому она рассматривала свое возвращение на Землю не как бегство, но как отступление. Как ретираду, если уж она теперь Катя. То есть исключительно как тактический ход в длинной игре, которую ей предстояло вести. А игра эта суть война. И на войне как на войне. Во всех смыслах. Это она для себя решила еще тогда, когда стояла на дворцовом балконе и наблюдала за казнью мятежников.