Эпоха Мертворожденных

– Любой может отказаться, это не просто – по восемьдесят выстрелов подряд. Уши отобьет, точно.

Мы, гордые избранники, презрительно корчим губы и снисходительно улыбаемся – раза три уже пострелять успели… волки! А ты тут, командир, со своими нюнями… Ведь уже, рогом битвы, прозвучало трепещущее в груди "Надо". Да чхали мы на уши! Тоже еще – потеря…

Называют еще двоих солдат. Зачем нужны "подстрахуи" мы пока не догадываемся – стрелять-то должны – попарно. За каждой назначенной тройкой закреплен свой сержант. За нашей – старшина Кабалия. То ли сван, то ли мингрел, я так и не понял, – ленивый и, в общем-то, безобидный переслуживший дембель. Помню он, постоянно, выделял своим гортанным акцентом: "У нас, сэвервной Грюзии… мой сэвер Грюзии… ми – на сэвере Грюзии…" – можно подумать, пол континента она занимает, его "Грюзия".

Еще два-три часа и, получив оружие, выдвигаемся в пустыню.

Кромешная узбекская ночь. Небо затянуто смогом "афганца" – неповторимой смеси из мелкой дисперсии поднятой в воздух пыли, запаха ночной пустыни и предвкушении скорой отправки "за речку"[130]. Ни звездочки. Роль освещения выполняют фары командирского уазика – сбоку от построенной в три шеренги колонны да два патронных цинка, с налитой в них солярой и жирно чадящими тряпками, подсвечивающих снизу ломаный прямоугольник мишени номер шесть "Танк".

У края директрисы стоят, приехавшие с часовым опозданием, проверяющие. В ночной тишине плывут еще не сполна познанные и покуда не полюбившиеся, богатые терпкими оттенками, пряные коньячные ароматы. Офицеры роты работают. Мы, овечьей отарой, пытаемся держать строй. Это – не просто. По любым выкрикиваемым Солебродовым фамилиям, даже бабайским[131], мы, отобранные пары, поочередно гаркаем полной грудью "Я!!!", и дождавшись команды: "Выйти из строя!" выскакиваем вперед. Легкая пробежка на позицию, подготовка гранат к стрельбе, изготовка, выстрел, смена номеров в паре – все под звонкие команды командиров взводом. Возвращаясь, снова расталкивая всех, лезем в глубину шеренг. Принимающие зачет офицеры рассеяно не замечают уловки.

После первых выстрелов мы уже ничего не слышим. Теперь нами тычками и хлопком по спинам, управляют сержанты. Команды понимаем по кивкам офицерских голов – благо процедура в три шага: "готовь-с, заряжай, огонь". Я, как и остальные "зачётчики", подготовился. Оба уха глубоко забиты ватой из специально сковырнутого матраса; под откидной лопух шапки подложен обрывок поролона; тесемочки под бородой затянуты до красных полос на коже. Только все ухищрения – до одного места. При выстреле, обложенную тоненькими деревяшечками стальную трубу реактивного противотанкового гранатомета седьмой модели, надо прижимать к плечу той самой частью головы где, как назло, в самом центре – твое ухо. Причем, напротив, внутри граника, находится та самая половинка, которая перед выстрелом накручивается на гранату – обрубленный черенок стартового порохового заряда к выстрелу. Какие ватки, какие шапки и откинутые шинельные воротники?! Смешно! Надо просто представить одноствольный дробовик слоновьего калибра в сорок миллиметров, заряжаемого тридцатисантиметровым патроном, из которого надо стрелять с плеча, упираясь ушной раковиной – в казенник. Даже ассистируя второму номеру, стоя рядом, после одного единственного выхлопа – на день глохнешь.

На десятом заходе (тридцать выстрелов – лично и столько же – вторым номером) я чувствую, что со мной, что-то не так. Еще десять отстрелов, через характер – "я ведь солдат! это мой долг! товарищи смотрят!" – и меня начинает тошнить. В прямом смысле слова: согнувшись пополам позади строя роты – рыгаю слюной и слизью из пустого, прилипшего к спине желудка. Еще пять заходов и на шестом я теряю сознание прямо на позиции. Проверяющий полковник снисходительно говорит Солебродову.

– Как вы их учили, капитан? Неженки! Три выстрела сделать не в состоянии…

Меня, настучав по щекам и щедро взбрызнув из фляжек, оттаскивают за бетонную будку управления полигоном. Я – предпоследний. Только один паренек из Красноярска, уж не помню имени, достоял до конца, так и не вырубившись. Наша замена тоже, финиша не осилила – под занавес рота отстреливала в самостоятельном порядке.

Сто восемь человек. Три выстрела на рыло. Итоговая оценка "хорошо". За всё про всё – всего четыре оглохших курсанта. День-два умеренной менструации из ушей, неделя полной глухоты, недоуменные пожатия плечами, прячущего суетливые, по ватерлинию залитые спиртом, зенки, фельдшера санчасти и… пятнадцатого декабря, массовая посадка выпуска на Ми-шестые[132].

"Доброе утро, Афган!" – закончили упражнение!

***

– В нашей части на директрису под РПГ ставят юных офицеров. Убавить зеленой борзости. Пока бригаду пропустит, отстоит стрельбы – его словно весь день в уши пялили.

– Тю, Грыгорыч! А я думал вы тротиловые шашки им в каску, под жопу подкладываете… Юр, скажи! Как у вас в ВДВ зеленых "кадетов"[133] инициируют?

Внезапно смешки перекрыл отдаленный шум техники.

– Вот блядь… Приготовиться!!! Боря – сползай, маякни Никольскому.