Эпоха невинности

Арчер всегда разделял этот взгляд и в глубине души презирал Леффертса. Но, полюбив Эллен Оленскую, он не считал, что уподобился Леффертсу — в первый раз в жизни Арчер оказался лицом к лицу с его величеством ЧАСТНЫМ СЛУЧАЕМ… Эллен Оленская не была обыкновенной женщиной, а Арчер не был обыкновенным мужчиной — стало быть, их ситуация не походила ни на какую другую, и они были неподсудны ни одному трибуналу, кроме суда собственной совести.

Все это прекрасно, подумал он, но через десять минут он будет у дверей собственного дома; там будет все честь по чести: привычная обстановка, Мэй, соблюдение всех традиций и правил, в которые он, как и все остальные, прежде свято верил…

На углу своей улицы он постоял в нерешительности; затем зашагал дальше, вниз по Пятой авеню.

Впереди, в зимней ночи, вырисовывались очертания большого неосвещенного дома. Идя к нему, Арчер подумал, как часто он видел его сияющим огнями, когда люди, сидевшие в теснившихся вокруг каретах, ожидали своей очереди подняться по огромной, застланной ковром лестнице под тентом. В этой мертвенно-темной сейчас оранжерее, тянувшейся вдоль улицы, он впервые поцеловал Мэй. А в этот огромный зал, освещенный мириадами свечей, она вошла тогда, как юная богиня Диана, высокая и словно излучающая серебристое сияние.

Теперь дом был темным, как могила, — лишь в подвале горел газовый фонарь, да в одной комнате наверху из-под ставни пробивался свет. Дойдя до угла, он увидел, что у дверей стоит карета миссис Мэнсон Минготт. Вот так находка для мистера Силлертона Джексона, если бы ему случилось быть поблизости! Арчер был поражен рассказом старой Кэтрин о том, как Оленская пыталась поддержать Регину Бофорт — праведный гнев Нью-Йорка по сравнению с этим был отвратительным ханжеством. Но он прекрасно знал, что в клубах и гостиных Нью-Йорка о визитах Оленской к Регине будут говорить нечто совершенно иное.

Он замедлил шаг и посмотрел на окно, где горел свет. Без сомнения, именно там находились обе женщины — а Бофорт, скорее всего, отправился искать утешения в какое-нибудь другое место. Ходили даже слухи, что он покинул Нью-Йорк с Фанни Ринг; впрочем, миссис Бофорт держалась так, что вряд ли это было правдой.

Насколько Арчер мог видеть Пятую авеню, он был почти совершенно один. Большинство знакомых в этот час были дома и переодевались к обеду; и он порадовался про себя, что выход Эллен, по всей вероятности, останется незамеченным. Как только эта мысль промелькнула в его мозгу, дверь отворилась, и она появилась на пороге. Позади нее мерцал огонек свечи, как будто кто-то освещал ей дорогу. Она повернулась, сказала этому кому-то несколько слов, и дверь закрылась. Она сбежала со ступенек.

— Эллен, — едва слышно проговорил он, когда она ступила на мостовую.

Она остановилась в легком испуге, и тут же он увидел двух приближающихся к ним франтов. Что-то очень знакомое показалось ему в покрое их пальто, в манере носить роскошные шелковые шарфы, повязанные поверх белых галстуков, — он подивился тому, куда это люди их круга могут отправляться в столь неурочное время. Потом он вспомнил, что Реджи Чиверсы, особняк которых был неподалеку, приглашали большую компанию друзей, чтобы отправиться на «Ромео и Джульетту», и эти двое, видимо, были из числа их гостей. Когда они поравнялись с фонарем, он узнал Лоуренса Леффертса и молодого Чиверса.

Трусливое желание, чтобы никто не видел Оленскую у дверей Бофортов, исчезло, как только он почувствовал тепло ее руки.

— Теперь я смогу видеть вас — мы будем вместе… — пробормотал он, едва осознавая, что он говорит.

— Бабушка вам сказала? — отозвалась она.

Глядя на нее, он увидел краем глаза, как Леффертс и Чиверс, дойдя до угла, из деликатности перешли на другую сторону Пятой авеню. Он и сам всегда поступал так из мужской солидарности, но теперь это молчаливое потворство вызвало у него тошноту. Неужели она полагает, что они смогут существовать подобным образом? А если нет, что она вообще думает обо всем этом?

— Я должен вас видеть — завтра. Где мы можем быть одни, — сказал он, и его голос показался грубоватым даже ему самому.

Поколебавшись, он пошла к карете.

— Но я буду у бабушки — по крайней мере пока, — сказала она, все же решив, что изменения в ее планах требуют хоть каких-нибудь объяснений.

— Где-нибудь, где мы сможем быть одни, — настаивал он.

Она рассмеялась слабым смехом, который привел его в раздражение.

— В Нью-Йорке? Но ведь здесь нет ни церквей… ни памятников…

— Уже есть — Музей искусств.[86] В парке, — объяснил он, так как она смотрела удивленно. — В полтретьего я буду у входа.