Эпоха невинности

С работы Ньюланд Арчер снова поехал прямо домой. Зимний вечерний воздух дрожал прозрачной ясностью; над крышами светил только что родившийся молодой месяц. Душа Арчера переполнилась этим чистым сиянием, и, чтобы не расплескать его, он решил побыть наедине с собой по крайней мере до назначенной беседы с Леттерблэром. Он понимал, что принял единственно возможное решение — самому поговорить с графиней. Нельзя допустить, чтобы ее секреты открылись чужим глазам. Огромная волна сострадания накатила и унесла прочь его досаду и равнодушие — он увидел перед собой несчастную и беззащитную женщину, которую нужно было любой ценой спасти от новых ударов судьбы.

Он вспомнил, как она рассказала ему о требовании миссис Уэлланд избавить ее от выслушивания «неприятных» вещей, и содрогнулся при мысли, что, возможно, именно из-за такого подхода к жизни воздух Нью-Йорка остается столь незамутненным. «Неужели мы всего лишь фарисеи?» — подумал он, удивленный собственной попыткой примирить инстинктивное отвращение к человеческой низости с таким же инстинктивным сочувствием к человеческой слабости.

Впервые он задумался о том, как примитивны до сих пор были его собственные принципы. Он слыл бесстрашным малым, и он знал, что его любовная связь с бедняжкой миссис Торли Рашуорт была не настолько тайной, чтобы не придать его образу некий романтический блеск. Но миссис Рашуорт была женщиной глупой, тщеславной, по натуре скрытной, и ее больше, нежели его достоинства, привлекали таинственность и опасность их связи. Осознав это, он получил удар в самое сердце, но сейчас это освобождало его от угрызений совести. Короче говоря, эта связь была тем, что молодые люди его возраста с легкостью оставляют позади, уверенные в том, что огромная пропасть лежит между теми женщинами, которых они любят и уважают, и жалкими женщинами, которые существуют для наслаждения. В этом мнении их почему-то старательно поддерживали матери, тетушки да и все пожилые родственницы. Они единодушно разделяли веру миссис Арчер, что когда случаются «такие вещи», то для мужчины это, несомненно, всего лишь глупость, тогда как для женщины — преступление. И все эти матроны считали любую безрассудно влюбленную даму непременно злостной интриганкой, всеми средствами удерживающей простодушного мужчину, угодившего в ее сети. И единственной их целью становилось как можно скорее подсунуть ему милую невинную девушку, женить его на ней и поручить ей присматривать за ним.

В гораздо более сложной жизни Старой Европы, как начинал догадываться Арчер, любовные проблемы были не столь просты и не столь легко разрешаемы. Богатая, праздная, насыщенная жизнь создавала массу соблазнов; и женщина, даже от природы сентиментальная и сдержанная, силой обстоятельств, одиночества и беззащитности могла быть втянута в историю не слишком красивую с общепринятой точки зрения.

Придя домой, Арчер черкнул графине О ленской записку, прося на следующий день принять его, и отправил с посыльным, который вернулся с известием, что она уезжает вместе с ван дер Лайденами в Скайтерклифф следующим утром, но сегодня после ужина она будет дома одна. Записка была написана на небрежно оторванной половине листа, без даты и адреса, но почерк был тверд и изящен. Его позабавила ее идея провести уик-энд в торжественном уединении Скайтерклиффа, и он подумал, что там скорее чем где бы то ни было она ощутит тот холод, который исходит от людей, избегающих всего «неприятного».

Ровно в семь Арчер был у Леттерблэра, очень довольный, что после ужина может извиниться и уйти. У него уже сложилось собственное мнение после прочтения бумаг, и он не особенно жаждал обсуждать его со своим старшим партнером. Мистер Леттерблэр был вдовцом, и они ужинали одни, в темной запущенной комнате с пожелтевшими гравюрами «Смерть Чатама» и «Коронация Наполеона» на стене. На буфете, между двумя рифлеными ящичками для ножей, стоял графин с вином «Шато-Брион» и графин со старым лэннингским портвейном, подарком одного из клиентов. Известный мот Том Лэннинг распродал свой винный погреб незадолго до своей таинственной и постыдной смерти в Сан-Франциско — и первое, с точки зрения нью-йоркского света, было гораздо хуже второго.

После бархатистого устричного супа подали рыбу с огурцами, затем молодую жареную индейку с кукурузными оладьями, за ними последовали утка в смородиновом желе и сельдереем под майонезом. Мистер Леттерблэр, чей ленч состоял только из чая с сандвичем, обедал плотно и основательно и того же ожидал от гостя. Наконец, когда ритуал был закончен, скатерть убрана, сигары раскурены, мистер Леттерблэр, откинувшись на стуле и отставив портвейн, сказал, чуть сдвигаясь так, чтобы тепло от огня в камине грело его спину, промолвил:

— Вся семья против развода. Я думаю, они правы.

Арчер мгновенно осознал свое внутреннее сопротивление.

— Однако, сэр, почему? Если когда-либо было, что…