Эпоха пустоты. Как люди начали жить без Бога, чем заменили религию и что из всего этого вышло

Таким образом, подлинная тема книги – что значит быть человеком в научную эпоху. Если мы можем верить только в свои ощущения и знать себя только так, как нас знают ученые, если все обобщения и разговоры о ценностях, этике и эстетике бессмысленны, как говорили философы Венского кружка (см. главу 14), как нам жить? Этот мастерский и сильный роман полон язвительных, оригинальных и остроумных наблюдений: «В будущем, когда наши познания возрастут, слово «судьба», вероятно, приобретет статистическое значение». «Отличие нормального человека от безумца заключается только в том, что ум нормального страдает ото всех психических нарушений, а ум безумца – лишь от одного». «Нужно любить идею как женщину; радуйся, когда ты к ней возвращаешься».[428]

Тем не менее Музиль никогда не оставлял надежды на то, что однажды каким-то образом наука и техника и даже военное дело окажутся в сфере духа, хотя он понимал, насколько утопична такая надежда. «Человек уже лишен дара интерпретировать свои переживания без сомнений, колебаний и гипотез – при всех тех знаниях, что мы сегодня имеем, объяснения феноменов как бы утратили свою сердцевину: доброта есть особая разновидность эгоизма; эмоции есть выделение некоторых желез; тело человека на 80–90 % состоит из воды; нравственная свобода есть побочный продукт свободной торговли; статистика рождений и самоубийств показывает, что наши самые интимные решения суть запрограммированное поведение. [Ульрих] всегда прав, никогда не счастлив и никогда, за исключением кратких моментов, ничем глубоко не интересуется».[429]

Музиль признает, что старые категории мышления людей – эти «перевалочные» идеи о расах или религии – уже вышли из употребления, но чем их тогда можно заменить? Подобно Рильке, он говорит о подчинении и сдаче, что отражает образ одной героини его книги, Клариссы, жены человека, с которым Ульрих дружил в детстве, а потом расстался. Она говорит, что «следует уступить иллюзии, если только человеку дана благодать иметь таковую». (Это перекликается с пьесами американского драматурга Юджина О’Нила, о котором речь пойдет в следующей главе.) В «Человеке без свойств» ничего прямо не сказано, но эта мысль – что устойчивые отношения с одной большой и всесторонней идеей, которая, как тебе понятно, лишь одна альтернатива среди многих других, в секулярном мире равнозначна благодати, – звучит как некий вывод. Это перекликается с «общими мифами» Генри Джемса.

«Другое условие»

Музиль также использовал своеобразное – секулярное – определение души как «определенного состояния возбуждения». Оно опирается на его идею двух главных способов существования в мире, которые писатель исследует на протяжении всего романа «Человек без свойств», пытаясь ответить на вопрос, как нам жить в мире, утратившем очарование. «Нормальное условие» бытия, как он это называл, мы встречаем в мире науки, предпринимательства, капитализма, ее отражает «научная позиция относительно вещей, которые человек рассматривает без любви».[430] «Фактам, деятельности, предпринимательству, политике силы… противостоят любовь и поэзия. Эти условия выше простого взаимодействия в нашем мире».

По словам Дэвида Лафта, Музиль уподоблял эрос искусству, «поскольку он фокусирует наше внимание; он смотрит отвлеченно, гипнотизирует, меняет состояния бытия в попытке повлиять на мир волшебством». Музиль считал, что эпоха науки и капитализм утратили контакт с этой подавленной частью Я. «Нормальное условие ориентируется на то, что полезно, другое условие – на то, что очаровывает». Этим он хотел сказать не то, что повседневная реальность маловажна, но что ее закрывают готовые шаблоны, и потому она «не бросает вызов нашему воображению».[431] Писатель утверждал, что недостаточное понимание сферы души было источником страданий нынешнего мира, хотя для него, как мы видели, душа была формой возбуждения, а «религиозной» и «нравственной» задачей искусства было освобождение человека от узости традиции, интеллектуальной или эмоциональной, чтобы переживание порождало и усиливало нашу мотивацию.[432]

Музиля мучил один вопрос: как люди могли бы проводить больше времени при «другом условии» (он создал такой термин, поскольку данное явление слишком трудно определить, так что Музиль решил избежать более специфических терминов). Он писал свой роман не ради того, чтобы участвовать в философских дебатах, но чтобы поспособствовать «созданию сферы духа». Язык чувств отстает от темпов развития современного мира.[433] По мнению писателя, типичный человек в 1920-х «куда больше занимается метафизикой, чем сам о себе думает… Немое устойчивое чувство странной ситуации во вселенной редко покидает его. Смерть, крохотность земли, сомнительная иллюзия Я, бессмысленность существования, которая с годами ощущается все сильнее: средний человек готов посмеяться над всеми этими вещами, тем не менее он чувствует, что они окружают его всю жизнь, подобно стенам темной комнаты».[434]