Эпоха тьмы (ЛП)

Корсвейн ответил не сразу. Действительно ли рецепторы его шлема уловили что-то еще помимо настойчивого царапанья ветра? Что-то, кроме его собственного медленного дыхания и механического биения счетчика пульса в левом углу ретинального дисплея? Движением век он отключил активный ретинальный экран.

Воющее дыхание мира осталось.

— Только ветер, сеньор.

— Прекрасно, — ответил Лев. — Теперь будем ждать.

VII

На исходе третьей минуты очередная звуковая волна перемещенного воздуха возвестила о появлении противника. Корсвейн вглядывался в постепенно рассеивающееся на ветру туманное облако — переместившийся сюда воздух вражеского корабля. Его линзы недостаточно быстро отфильтровывали воздух, и Корсвейну пришлось моргнуть, чтобы прочистить глаза, болящие после телепортационной вспышки. Выступили непрошеные слезы — не от боли или страдания, но как биологический ответ организма на раздражение.

Лев предугадал его движение и приказал:

— Опустить оружие, братья.

— Да, сеньор, — с явной досадой пробормотал Алайош, ощутив, как его соратники приготовились к бою.

Увидев, кто стоит перед ним, Корсвейн едва совладал с благоговейным страхом. Бог, бледный как мертвец и облаченный в полночь, с силовыми клинками длиной с косу на каждом пальце латных перчаток. Черные волосы развевались по ветру, открывая безжизненное лицо. Черепа на цепочках стучали о доспех, испещренный рунами, воспевающими былые злодеяния и прославляющими зверства в отношении людей. Эта тень былого благородства и изможденный дух, ничем более не напоминавший принца, оскалил заостренные зубы и раскрыл перед Львом радушные объятия.

— Брат мой, — прошипел Конрад Курц, лорд Восьмого легиона. У него была змеиная улыбка, хищная и бесстыдная в ненасытной жажде крови. — Я скучал по тебе.

Лев колебался. Он поднял руки к вороту, отстегнул замки, находящиеся в нем, и снял шлем. На его лице читалось неподдельное изумление, и все же черты были ангельски прекрасны — не лживым совершенством из древних религиозных мифов, но той истинной красотой, что ведома искусству Терры: лицо, словно высеченное из коричневатого мрамора; одухотворенные изумрудно-зеленые глаза и, в противоположность им, рот, не умеющий передавать чувства.

На взгляд Корсвейна, Курц по сравнению со Львом был отвратителен и жалок. Мерзкая оболочка против господина рыцаря, когти против меча.

— Курц? — спросил Лев. В его зычном голосе царило недоверие. — Что с тобою стало?

Повелитель Ночи оставил вопрос без внимания. Его голос был пронизан таким лицемерием, что у Корсвейна заныли зубы.

— Спасибо, что пришел. Я рад тебя видеть.

Лев медленным, точным движением обнажил меч, но не принял защитную стойку и не стал угрожать брату-примарху. Сжав рукоять обеими руками в черных латных перчатках, он поднял ее к лицу и взглянул на Курца поверх крестовины.

— Я спрашиваю тебя в первый и последний раз: почему ты предал нашего отца?

— И я мог бы спросить тебя кое о чем, брат, — улыбнулся Курц, демонстрируя заточенные зубы. Глаза когтистого примарха лихорадочно блестели, свидетельствуя о скрытой болезни. — А почему ты не предал?

Лев опустил меч в знак окончания приветствия. Рыцарские приличия были соблюдены.

— Наш отец поручил мне привезти на Терру твою голову.

— Мой отец ничего тебе не поручал, поскольку он прячется в своих донжонах, коллекционируя тайны Вселенной и ни с кем не делясь ими. Лоргар и Магнус видели все, что наш отец хотел бы оставить в тайне, так что не прикрывайся этой милой маленькой ложью, Лев. Ты — ищейка Дорна, примчавшаяся сюда, к Восточной Окраине, потому что он тебе приказал. — Курц облизнул острые зубы. — Ну же, брат! Давай будем честными, окажем друг другу такую услугу. Я ведь знаю Дорна. — Повелитель Ночи снова улыбнулся, жутко, словно мертвец. — Он послал тебя исполнить то, что боялся сделать сам.

— Я пришел не для того, чтобы играть словами, Конрад. А чтобы завершить Крестовый поход.

Повелитель Ночи покачал головой. Его мертвенно-бледное лицо при тусклом свете луны казалось серым. Губы являлись единственным цветным пятном во всем облике, но и они были синими, обескровленными.

— Поговори со мной, брат! Выслушай, ответь на мои вопросы и тогда решай, должны ли мы продолжать эту войну.

— Тебе не смутить меня своими лживыми словами.

Курц, ничуть не удивившись, кивнул. На миг его ужасная маска дала трещину, явив воина, каким он был когда-то, — пусть небезупречного и несвободного от внутренних мук, но способного на другие эмоции, кроме покровительственной горечи. Глубокие морщины горя исчезли с его лица, змеиная улыбка покинула губы. В голосе по-прежнему звучала боль, но теперь к ней примешивались нотки печали.

— Я знаю. Что плохого случится, если мы просто поговорим в последний раз?

Лев кивнул.

— Ждите здесь, — приказал он своим сыновьям. — Я скоро вернусь.

VIII