Эпоха Возрождения

Божественный Глагол станет субстанцией.
Включит небо, землю, оккультное золото с мистическим молоком.
Тело, душа, дух будут обладать полным могуществом,
Как под его ногами, так и в Небесном чертоге.

(Центурия 3, катрен 2)

С появлением пророчеств Нострадамуса вслед за натурфилософией Ронсара в поэзию шагнула астрология и мистика, причем – немаловажная деталь – мистика, сделав стихи Нострадамуса туманными, оставила неизменным общий напряженный мотив, сводимый к библейским строкам: «Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой».

Лякруа дю Мен, современник великого прорицателя, писал: «Все ученые люди немало почитают пророчества упомянутого Нострадамуса, и среди них я назову господина Дора, столь почитаемого своим веком и настолько удачливого толмача или толкователя этих катренов или пророчеств упомянутого Нострадамуса, что он кажется гением упомянутого автора, как бы подпророком». Королевский поэт Жан Дора, учитель Ронсара и дю Белле, действительно был первым комментатором и толкователем предсказаний Нострадамуса. В мемуарах придворного дю Вердье отмечено, что королевский поэт активно интересовался «центуриями Нострадамуса, содержащими некие пророчества, которым он давал истолкования, подтвержденные многими событиями, и говорил, что они были продиктованы написавшему их Мишелю Нотр-Даму ангелом». Показательно, что де Шавиньи, секретарь Нострадамуса, составивший первые печатные толкования предсказаний Нострадамуса, был учеником Дора. Признание же Нострадамуса «Плеядами» было не случайным: в их глазах появление национального поэта-про-рока было прямым возрождением античных традиций, которого они так жаждали.

Мишель Монтень, напрямую обращаясь к античному опыту, писал в эссе «О суетности»: «Поэзии, и только поэзии, должно принадлежать в искусстве речи первенство и главенство. Это – исконный язык богов. Поэт, по словам Платона, восседая на треножнике муз, охваченный вдохновением, изливает из себя все, что ни придет к нему на уста, словно струя родника; он не обдумывает и не взвешивает своих слов, и они истекают из него в бесконечном разнообразии красок, противоречивые по своей сущности, и не плавно и ровно, а порывами. Сам он с головы до пят поэтичен, и, как утверждают ученые, древняя теогоническая поэзия – это и есть первая философия». Нострадамус придерживался таких же взглядов. Это следует из двух первых катренов «Пророчеств», описывающих процесс «проникновения в будущее»:

[Пророк] сидит ночью, в удалении, в кабинете,
Один, в покое, на бронзовом сиденье,
Тонкий язык пламени, исходящий из одиночества,
Заставляет изрекать вещи, вера в которые не напрасна.

(Центурия 1. катрен 1)

С веткой в руке, посреди Бранхид,
Волной смачивает и край [одежды], и ноги.
Пар и голос трепещут [его] рукавами.
Божественное сияние. Божество располагается рядом.

(Центурия 1, катрен 2)

В библиотеке Нострадамуса, по свидетельству его сына Сезара, имелся том Платона на греческом языке. Также кроме Платона провидец в своей концепции пророчества опирался на работы еще одного античного автора. Речь идет о текстах греческого философа-неоплатоника IV века Ямвлиха Халкидского. В латинском переводе Фичино под названием «О египетских мистериях» эти работы появились в конце XV века в Лионе, что облегчало Нострадамусу знакомство с этим источником. Сочинения Ямвлиха пользовались широкой популярностью в ученых кругах Европы XV–XVI веков. Вот что пишет Ямвлих о процессе прорицания: «Женщина, дающая оракулы в Бранхидах, или исполняется божественным сиянием, держа в руках жезл, изначально предоставленный неким богом, или предрекает будущее, сидя на оси, или восприемлет бога, смачивая ноги или край одежды в воде или вдыхая исходящий от воды пар. Во всех этих случаях она, приготовляя необходимое для встречи бога, получает его частицу извне».