Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени

Гости начали собираться вскоре после десяти, освобождаясь после разнообразных дел, которыми они занимались этим вечером. Миссис Нельсон забирала у них пальто и шляпы, вешала их в шкафу в прихожей – и недоумевала, с чего бы мистеру Уэллсу… да и любому другому человеку… могло захотеться производить впечатление на джентльменов, которые, как она подозревала, принадлежали к богеме или к бунтарям. Тем не менее она оставалась вежливой и любезной, провожая гостей в гостиную (она же библиотека), где их тепло приветствовал Уэллс. Затем она закрыла дверь комнаты и рада была отправиться спать, потому что было уже почти одиннадцать и она очень устала.

В библиотеке начались немного неловкие разговоры о послеуниверситетских годах: гости поняли, что в то время, как их карьеры постепенно вели их в гору, Уэллс с некоторым трудом держался на самой нижней ступеньке лестницы. Но кипящий энтузиазмом и оптимизмом хозяин дома передал всем канапе, а потом разлил вино по бокалам и вручил каждому с каким-то дружеским замечанием. После этого он широким взмахом руки предложил всем устраиваться поудобнее. Гости расселись в кресла и на диване и пригубили кларет. Поскольку мебели хватало, чтобы усадить только пятерых, Эйч Джи остался стоять – но это его вполне устраивало. Он мог дирижировать разговором.

И вечер начался.

Герберт Уэллс расхаживал перед камином, щедро прикладываясь к вину. Рональд Смит, который теперь превратился в очкастого экономиста, работающего на корону, начал многословное рассуждение относительно легкомысленности художественной литературы. Уэллс терпеливо слушал и выжидал. Его стройная щеголеватая фигура двигалась изящно, но сдержанно, поскольку он всегда говорил всем телом. Его темные глаза не отрывались от лица Смита.

– Литература всегда была лживой, и я бы даже сказал, что она поощряет преступность, – заявил Смит.

Полбокала вина притупили его и без того тусклый разум, так что он даже не замечал, что говорит слишком громко и повторяется.

– Я что-то не слышал, чтобы книги совершали преступления, – возразил Джеймс Престон, адвокат, намеревающийся баллотироваться в парламент. – Мне всегда казалось, что виновными бывают люди.

Все засмеялись.

– Ну, мне хотелось бы услышать мнение хозяина дома, – буркнул Смит, лицо которого стало почти одного тона с его бурым галстуком-бабочкой.

Герберт Уэллс развернулся к нему. Голос у него был высоким, но звучал уверенно:

– Прежде всего я хочу выразить свое восхищение упорством Рональда, с которым он терпит аристократическое отношение королевы к финансам.

Гости снова засмеялись, окончательно раскрепощаясь.

– Мы обсуждали литературу и преступность, – сухо отозвался тучный экономист.

– Несомненно, – согласился Уэллс, – несомненно. Мне не вполне понятна проведенная вами параллель, Рональд, но я бы согласился с тем, что публиковать некоторые опусы – просто преступление. – Он переждал новый взрыв смеха. – Как и то, что кое-какие другие произведения не публикуют.

Его глаза сверкнули, и он стал постепенно переводить разговор в задуманное им русло, так как ему нужно было добиться определенного настроя, иначе слушатели просто подняли бы его на смех.

– Нам всем хотелось бы мира, свободного от социальной несправедливости и моральных установок, которые ставят человека ниже горилл, от которых он произошел.

Пока мало интересующийся разговором хирург Лесли Джон Стивенсон то и дело подавался вперед на своем кресле, чтобы взять с подноса кусочки сыра и канапе. Проголодавшийся гость не останавливался, пока не заметил, что в одиночку съел почти половину закусок. Постоянно следя за своим внешним видом и костюмом, он промокнул полотняной салфеткой уныло опущенные уголки губ, после чего осмотрел себя. На коленях оказалось несколько крошек сыра и хлеба. Он аккуратно собрал с ткани неуместные остатки пищи, переложив в салфетку, которую сложил ровным треугольником и вернул на стол. Отпив вина, он вздохнул, откинулся на спинку кресла, погладил подбородок с ямочкой и прислушался.

– Вы говорите о преступлениях, друзья мои, – продолжал Уэллс. – Преступность существует потому, что британская монархия и иерархи Церкви угнетают большую часть населения, позволяя привилегированному меньшинству делать то, что им заблагорассудится.

– Вы хотите сказать, что королева и архиепископ Кентерберийский – преступники? – вопросил Престон.

– Я только хочу сказать, что они не в курсе дела, – ответил Уэллс. – Хотя, по-моему, королева Виктория давит мужчинам на мозги, как громадное пресс-папье, – и делает это уже почти полвека. Разумный интеллектуал мог бы счесть это величайшим из преступлений нашего времени.

Когда смех стих, Стивенсон откашлялся и прервал рассуждения хозяина дома мягким музыкальным голосом, в котором звучала меланхолия:

– Не имеет значения, в каком именно обществе мы живем. Преступность будет существовать всегда.

– Не будет, если у нас появится такое общество, где все люди хорошо питаются и имеют достаточно свободы, чтобы придерживаться современных морально-этических принципов.

Стивенсон поджал губы: