Эпсилон

После рэпа темой номер один в подъезде стала акустическая гитара, «Гражданка», Цой, Аэм, Эф, Цэ и Е. Гитара появилась сразу же, как только длина пальцев стала позволять ставить баррэ. Разве что Воробей дальше, чем «Пошёл ты на хуй, Пятачок», ничего не освоил. Но он исправно где-то пиздил колки, струны, медики, грифы и барабан. Нет бы гитару целиком утащить.

Хотя, если бы его прижали, он бы всё равно сказал, что гитару спиздил я, ну или как минимум, что я его уговорил спиздить гитару и стоял на шухере.

Когда техника стала доступнее, Воробью купили (а может, он её откуда-то вынес) неебически мощную стереосистему, и он с удовольствием включал жителям нашего подъезда треклист из своих любимых грейтест хитс. И это был уже совсем не рэп: «Сектор газа», «Красная плесень», «Петлюра», «Лесоповал», «Бутырка», невероятные килограммы ебучего музла и даже Шура, мать его, Каретный, который вообще не пел. Спрашивается: за каким хуем нужно включать сказку про Бурого Тину на весь, сука, блядь, дом?

Слушать этот сблёв было невозможно, но приходилось. Убавлять громкость Воробей категорически отказывался.

Он по-прежнему не забывал о своей привычке и продолжал меня подставлять. С возрастом подставы стали серьёзнее, и я, сидя дома и ни о чём не подозревая, мог влететь на бабло и даже получить пизды, потому что этот хуеплёт мог где-то пропиздеться, съехать на меня и дать мой номер телефона с адресом. Типа – я вообще не при делах, но вот есть один хуесос, он пиздел про вас такую-то хуйню, кричал то-то и то-то.

Да понятно, что это всё подростковая хуета, которую нужно просто пережить и двигаться дальше, но ни хуя приятного в этом нет – идти домой и огрести возле падика от каких-то уебанов, которых впервые видишь, за хуй знает что. После таких случаев страшно возвращаться домой.

Но как только я пытался вытащить этого ебанька из квартиры и отхуярить старой хоккейной клюшкой «Карьяла» с крюком на правую сторону, он сыкливо прятался за свою ебучую мамашу, которая выходила в подъезд вместо него и орала на меня так, будто это я не даю жизни её ебливому сынуле. Так было всегда, его хабалистая мать действительно разбиралась за своего пиздюка с его же малолетней братвой.

Я заебался терпеть этого пидораса и послал всё на хуй. Прошло четыре года. Я всячески избегал его и его дружков. Но не быть в курсе дел было нельзя – он же жил за ёбаной стеной. При желании я мог бы с ним перестукиваться, и, если бы он знал азбуку Морзе, я бы ему за нехуй делать настукивал каждый день по три часа ПОШЁЛ ТЫ НА ХУЙ, ПЯТАЧОК!

Когда он пропал, к нам пришли менты с расспросами, где и как давно мы его видели последний раз. И это было характерно для Воробья – напороть косяков и заныкаться от страха в пизде у своей мамочки.

Я случайно встретил его в две тысячи восьмом и совсем не возле дома. Он был под кайфом и звал меня поторчать с ним, объясняя, что нужно принять сначала и чем закинуться потом, чтоб как следует вштырило. Его лицо было усыпано мерзким говном и сразу стало ясно, что он начал бахаться. И что-то поздновато – в двадцать лет.

Он бегал к матёрому объебосу на девятый этаж, который варил у себя дома седло, не стесняясь своей мамы. Охуеть, да? Чувак варил седло прямо при матери-пенсионерке. Она ничего не могла с ним поделать. Перенеся инсульт, она еле ходила и запиралась от страха в своей комнате, пока её сын варил седло в другой и тащил в дом конский сброд, устраивая наркопати.

А как вы думаете, кого не смутил запах седла и весь конский сброд? Нет, не мусоров! В то время они на такие звонки не велись. Ещё попытки? Нет, не Воробья. Конечно, его ничего не смущало, он же с ними бахался. Ну, варианты? Правильно! Мамашу Воробья, которая, узнав, где тусуется её любимый сыночек и что делает, тут же примчалась и разъебала нахуй весь притон. А хули, опыта разъёбывать всех и вся у неё было хоть жопой ешь. Её огромной жирной жопой!

Вскоре торч, варивший у себя дома седло, передознулся и отъехал. Умерла и его старушка, не пережив второй инсульт. А Воробей догнал по ширине свою мамашу, женился и свалил в соседнюю общагу. Я никогда не видел его жену, но допускаю, что это могла быть та самая пиздюха, которая написывала ему с ошибками любовные признания на стене.

Я вздохнул с облегчением, потому что больше никто не слушал на весь дом «Чёрные глаза» на репите сутки напролёт, а в подъезде не торчали его дружки, которые сегодня с ним корешились, а завтра хотели его ёбнуть, потому что он их сдал ментам. И почему-то именно я должен был помочь им его найти или выманить из квартиры, потому что – что? Правильно! Все боялись его мамашу.

Двор стал заметно чище. Кто-то заехал на кичу, кто-то сдох, кто-то просрал свою квартиру по пьяни, переписав её мошенникам, и теперь вообще хуй знает где. Казалось, со всего подъезда не подох только один алкаш – мой батёк. И хотя подрастала смена, которая уже успела разрисовать все этажи, всё обосрать и сто раз поджечь мусоропровод, я знал, что до такого пиздеца молодняк точно не опустится. Слишком многое изменилось за десять лет.