Эра беззакония

– Хватит философии. Гнилая она у тебя…

– Лучше гнилая, чем никакая! – Шар не унимался. – Вот скажи мне, дорогой гражданин майор: что тебя заставляет соблюдать законы, которые тебя же и обирают? Что мешает взять – и поступить по справедливости. Не так, как бумажка пишет, а как тебе правильно и удобно?

– Если все начнут, как им удобно… – ответил Калмычков.

– Ты не думай про всех! Что тебе до них. Ты представь: написали закон, по которому срать предписано ртом, а жрать – задницей. Чего смеешься? Я на зоне по телеку такой мультфильм видел. «Южный парк», называется. Классный мультик!.. Разве мы с тобой подчинимся такому закону? Нет, конечно. Потому что он абсурдный. А другие, думаешь, умнее? – Шар о чем-то задумался. – Нет, Колян, пусть писюльки на бумажке трусливые и глупые выполняют. У сильных свое право! Да, да… Что смеешься?

– «Преступление и наказание» вспомнил.

– Ты не равняй, – сказал Шар. – Тогда и законы, и люди другие были. С другой начинкой. Раскольников-то сначала сам себя приговорил, а потом уж сдаваться пошел. Мужик потому что, не блатной. Другие были времена. Другие…

– Ты в школе вроде в отличниках не ходил? – удивился Калмычков.

– Жизнь лучше университета учит. И Достоевского читал, и церковь на зоне построили. Говаривал с батюшкой.

Он мне на пальцах объяснил разницу между «тогда» и «сегодня». «Во времена классиков, – сказал, – закон опирался на веру в Бога и Заповеди. Из них вырастала нравственность. Поповское понятие. Как жить, что плохо, что хорошо. Человек боялся совершить преступление не потому, что на бумажке написано, а потому, что верил в кару небесную за нарушение Законов бытия. Не писюльку боялся нарушить, а Правду Божию. Понимаешь меня? Основу, на которой мир стоит. Про которую даже мне, вору, совесть забыть не дает. В те времена на всю Российскую Империю за год, едва десяток убийств совершалось. И о каждом царю докладывали и газеты писали. Не знал?.. Ты много чего не знаешь.

А потом, помнишь, до чего дурные головы додумались. Совесть – на «свободу», «равенство», «братство» не глядя махнули. Дурилки… И понеслось!.. Брат на брата, сын на отца. Миллионы «свободных» и «равных» постреляли десятки миллионов «братских».

Тот закон, что на совесть опирался, в феврале семнадцатого под откос пустили. А тот, что на страх, – в девяносто третьем из танков расстреляли. Так что нынешний ваш Закон – вроде ваучера. Сплошное надувательство. Для бедных и дураков. Деньги правят. У них свои порядки: ни совести, ни Бога… Реальные пацаны, вплоть до самого Кремля, теперь по другим понятиям рассуждают. Под себя законы пишут. Выгодно – делай. Не рассчитал, промахнулся, будь добр, попой своей отвечай. Просто, логично, эффективно. А совесть твоя гребаная в этой системе как камень на шее у пловца. Ты уж определись…

– К чему клоните, Шаров? – спросил Калмычков задумчиво.

– К консенсусу, будь он неладен. К балансу интересов, – Шар облегченно вздохнул. Понял, что победил.

– В чем он заключается? – спросил Калмычков.

– В деле остается моя версия. Обрати внимание: я адвокатов не требовал и в отказ от показаний не шел. Надеялся на твое здравомыслие. Никаких допросов и очных ставок не производится. В ментовских и прокурорских верхах мои люди все сделают как надо, – он задумался. – Пятерик впаяют, меньше не получится. По УДО, в трешку уложусь. А ты, Колян, проси денег сколько хочешь. В пределах установленной таксы, конечно.

– Какая же у тебя такса? – поинтересовался неожиданно для себя Калмычков.

– Для майоров в отделениях невелика, конечно. Но мы же друзья детства! Десять тысяч долларов. Пойдет?

– За кого меня держишь? – возмутился Калмычков факту предложения денег. Шар понял по-своему.

– Конечно, Колян, шучу. Пятьдесят тысяч, хотел сказать…

– Да я тебя… – Калмычков встал, негодуя.

– Хорошо, сто! Но ни центом больше. Тебе даже делать ничего не придется. И не нарушаешь ничего. Такие бабки только за то, чтобы постоять в сторонке и лишний раз рот не открывать! – Шар искренне недоумевал.

– Я от тебя копейки не возьму! – Калмычкова слегка остудила мысль, что вот так, ни за что, он может получить огромную сумму. Иначе влепил бы Шару «хук справа».

– Коля! Последнее предложение. Удваиваю. Двести!

На эти деньги Калмычковы могли купить новую квартиру, машину, дачу. Больше ведь ничего в жизни не надо!

– И потом я у тебя и твоих паскудных дружков на кукане? Ты и вправду, Шар, за дурака меня держишь! – ответил Калмычков.

– Чего же ты хочешь? – Шар уставился на него исподлобья.

– В общем-то немного. Упрячу тебя на пожизненно, ну, на двадцатник, если не повезет. Буду себе жить-поживать, а ты там сгниешь на зоне. Зубы выпадут, туберкулез подхватишь. Что мне рассказывать, ты лучше знаешь.

– Может, сгнию, а может, и нет. Тебе-то, какая выгода? – спросил Шар.

– Никакой! Даже благодарность не объявят. Работа у меня такая, Шар, работа, – усмехнулся Калмычков.

– Ну, работай. Дураков работа любит, – разочарованно отвернулся к окну Шаров. – Зови охрану!

– Позову, не торопись. Мыслишка в голову стукнула… – Калмычков откинулся в кресле, обдумывая шальную мысль.