Эра Мифов. Эра Мечей

Роан всегда нравился треск поленьев в костре, смех и хороший громкий храп. Ивер храпел, когда возвращался домой пьяный и лежал на спине, издавая гортанный рокот. Вот если храп затихал, то Роан стоило тревожиться. Ивер кашлял, выкатывался из кровати и сплевывал. И пока он снова не засыпал, Роан была наготове. Поэтому она любила ложиться поздно, а просыпаться рано. Тратить спокойное время на сон ей казалось непростительным.

Роан задумалась, храпит ли она сама. Многие храпят, если устали и лежат на спине с открытым ртом. Сон Роан был неглубоким, и она предпочитала спать на боку. Как-то раз она целую неделю пролежала на спине, пытаясь услышать свой храп. Ничего не вышло. Либо звук ее не будил, либо она не храпела вообще.

Трое дхергов, которых Персефона называла гномами, а Роан считала просто маленькими человечками, храпели вовсю. Рог у стража Далль-Рэна был ненамного громче, и она не понимала, как все умудряются спать под такой шум. Помимо самого храпа, всегда занимавшего девушку, ее заинтересовала и особая манера, в которой храпели гномы: одинаковые перерывы, одновременный вдох и единообразный рокочущий шум. Ум Роан имел привычку цепляться за повторяющиеся звуки и постоянно возвращаться к сходным событиям, когда она размышляла над какой-нибудь задачей. Так к ней пришло много хороших идей. Лист, кружащийся по поверхности пруда, натолкнул ее на идею гончарного столика для Гиффорда, потом и на колесо. На этот раз Роан охотилась на нечто более неуловимое – как нарисовать язык, язык общения.

Одержимость Брин передалась и Роан. Она сидела на полу и глядела на каменный стол. С этого угла она видела нижнюю часть и обнаружила, что поверхность вовсе не гладкая. Вопрошающее выражение ее лица привлекло внимание остальных.

– Персефона, не трогай ее, – прошептала Мойя. – Она всегда так делает, и уж поверь, сейчас нам это крайне необходимо!

Роан продолжила смотреть на столик. Обычно, когда ей нужно было сосредоточиться, она жевала свои волосы, а если этого не хватало, то тянула их до тех пор, пока не становилось больно. На этот раз она пошла на крайность – вцепилась в пряди и чуть ли не рвала их. Чем сильнее боль, тем острее внимание. Лучшие озарения рождались, когда Ивер ее бил. Ум Роан научился блокировать внешний мир. Ивер, дом, боль, страх – все отступало в далекую дымку, и мысли сосредотачивались в одной точке.

Маленькие человечки храпят. Нет, важен не храп, а промежутки между руладами. Паузы связаны с дыханием. Вдох, храп, выдох – особая манера. При разговоре люди тоже делают паузы, но не для дыхания, точнее, не всегда. Паузы возникают до и после слова; они становятся длиннее, когда меняется идея. Если рисовать слова, то пауза – пустота. Прогалы между значками и есть паузы. Слова разделены прогалами. Новая строка – новая мысль. То, чего нет, так же важно, как и то, что есть.

Это Брин уже выяснила. Девочкина система записи звуков это учитывает. Вот ведь молодец! Несколько значков становятся словом. Их разделяют прогалы. Используя этот принцип, Брин уже начала разбирать значки на табличках. Все прекрасно, только при чем тут храп? И при чем тут столик? Ведь…

– Ведь это совсем не столик, – пробормотала себе под нос Роан.

Сидевшая на каменном стуле Персефона посмотрела на нее и спросила:

– Не столик? Тогда что же это?

– Еще одна табличка, – ответила Роан. – Снизу те же значки.

Мойя с Персефоной наклонились и посмотрели.

– Его так поставили, чтобы на нем работать, – объяснила Роан. – Легче сидеть, убрав под него ноги. Вряд ли высечь все эти значки было просто, да еще стоя на коленях. И поскольку он находится отдельно от прочих табличек, над ним и работали в последнюю очередь.

– Почему же он вверх ногами? – спросила Персефона.

Роан пожала плечами.

– Либо чтобы написать еще и сверху, либо чтобы спрятать написанное снизу.

Мойя и Брин перевернули столик. Почти весь пол Агавы был из сланца – слоистого камня, который легко ломался и разделялся на поразительно тонкие пластины. Таблички были не толще пальца Брин и совсем не тяжелые. Еще они отличались достаточной мягкостью; можно было чертить, а не высекать значки. Брин стала разглядывать новые значки.

– Ничего не понимаю, – нахмурилась она, проведя пальцами по значкам. – С помощью ключа и Оринфара мне удалось разобрать много слов. И даже несколько фраз, но тут я ничего разобрать не могу! – Она помолчала. – Ну, как сказать… Значки те же самые, а в слова не складываются.

Роан кивнула и сразу все поняла. В такие моменты она словно видела вспышку света, и все вокруг озарялось. На миг весь мир открывался, и она могла постигнуть назначение каждой песчинки. Потом свет гас, и ей оставалось лишь остаточное изображение.

Роан указала на храпящих гномов.

– Вы понимаете, о чем они сейчас говорят?

Брин посмотрела на нее с недоумением.

– Роан, гномы храпят. Сейчас они не говорят ничего.

– Их рты открыты и издают звуки.

– Это же не слова! Просто звуки.

– Именно, – сказала Роан. – И на столике тоже нацарапаны просто звуки.

– Не понимаю! – Брин склонилась над столиком, рассматривая исцарапанную поверхность.