Эра милосердия

Манжета на правом рукаве его рубашки была разорвана, и я увидел начало татуировки. Я подошел, довольно бесцеремонно завернул рукав и прочитал наколку: «Кто не был — побудет, а был — не забудет».

Фокс улыбнулся и пояснил:

— Ошибки молодости. Пришлось побывать и запомнить навсегда. Чтобы не повторять...

— Вы работаете? — спросил я хмуро.

— Конечно, — живо отозвался он. — Как говорится, кто не работает, тот не пьет... Я снабженец на сатураторной базе...

— А в свободное от снабжения время?

— Буду с вами совершенно откровенен — я играю. На бильярде, в карты, в «железку» — все равно, лишь бы играть. Иногда это мне дорого обходится, но... страсти бушуют! Лишь бы не связываться с Уголовным кодексом — ибо я честный человек, даже не по воспитанию, а по рождению! И теперь это неожиданное задержание! Помилуйте, что же это такое делается?!

Я как можно спокойнее спросил:

— А зачем же вы стекло в «Савое» выбили? От нас зачем убегали?

Он поморщился, как от горькой пилюли:

— Избыток впечатлительности, черт знает что! Мне показалось, что ваш приятель — или начальник, бог его ведает, — ну, в общем, он внешне очень похож на одного головореза, которому я, к несчастью, проигрался в карты. Он предупредил, что если я не отдам долга, он меня зарежет — подумать только! — Фокс закурил, пустил в потолок замысловатую струю дыма, закончил: — Когда я вашу компанию увидел, до ужаса, до беспамятства перепугался и стал спасаться любой ценой... Я, конечно, готов уплатить за витрину ресторана и принести свои извинения Марианне, но... ваш начальник что-то такое, простите, нес, что в голове не укладывается — это насчет того, что я душегуб, что вы меня раздавите и так далее. Здесь хоть и МУР, но все-таки учреждение, а не малина. Я хотел бы знать, что он имел в виду...

Зазвонил телефон. Эксперт научно-технического отдела Сапожников быстренько сверил свежую дактилограмму Фокса с контрольными материалами и теперь спешил выложить мне ворох новостей: отпечаток на бутылке «Кюрдамира» соответствовал безымянному пальцу левой руки Фокса; отпечатки на карасе-ломике, который мы нашли в ограбленном магазине, — оставил он же, только правой рукой. Фокс что-то говорил мне, но я его почти не слушал, только прикидывал, что еще надо для формы проверить, — по сути, картина была мне уже ясна.

Пришел эксперт Родионов. Он принес в фаянсовой баночке какое-то вязкое вещество розового цвета, стеклянными палочками извлек катышек вроде небольшой картошины и вопросительно посмотрел на меня.

— Что надо делать? — спросил я.

С опаской поглядывая на Фокса, Родионов сказал:

— Пусть он откусит половину массы...

Фокс гордо воздел плечи:

— Это еще что такое?

Эксперт заверил:

— Да вы не беспокойтесь, это безвредно...

— Кому безвредно, а мне, может быть, вредно, — сказал Фокс сварливо.

— Да бросьте выламываться, Фокс, — сказал я ему. — Если вы честный человек, как утверждаете, вы охотно подвергнетесь проверке, так ведь?

Фокс, видимо, не совсем понимал значение опыта, который мы производили, но и роль портить не хотел, поэтому небрежно взял «картошину» и с гримасой отвращения перекусил ее, вытолкнув изо рта остаток массы на стол. Родионов поколдовал немного над ней и спустя две-три минуты подозвал меня; на столе рядом с контрольным образцом лежал гипсовый оттиск откуса от шоколада из квартиры Ларисы Груздевой.

— Он самый, вот поглядите... — сказал Родионов, но я уже и без него видел, что следы зубов одинаковые: щель между передними резцами, поворот их по сравнению с остальными зубами, размер.

Я похлопал эксперта по плечу, мы поулыбались друг другу, и он ушел, а я стал рассматривать сберегательную книжку Фокса. Двести шестьдесят семь тысяч рублей на ней было! И я сказал:

— Четверть миллиона с гаком... М-да-а... Это все с базы сатураторной... или из бильярдной, а?

Фокс поерзал немного или сделал вид, что поерзал, открыто, по своему обычаю, улыбнулся и сказал:

— У вас, товарищ Шарапов, лицо доброго и милого человека. Оно располагает к откровенности...

Знаю я прекрасно, какое у меня лицо и к какой откровенности оно располагает. Нос мой курносый особенно или гляделки крохотные. Ну-ну, пой, пташечка, пой... Я широко улыбнулся и вопросительно посмотрел на Фокса. А он сказал:

— Поэтому я буду с вами совершенно откровенен. В моем возрасте мальчишество — штука стыдная, конечно... Но я холост, люблю встречаться с женщинами, а женщины, что бы там ни говорили идеалисты, любят людей богатых... А я нищий. Да-да, не удивляйтесь, я нищий служащий, только удача на зеленом сукне позволяет мне изредка сводить свою даму в ресторан...

— А четверть миллиона? — напомнил я.

— Момент, все объясню. Женщина предпочитает, как это ни печально, жадного богача щедрому нищему. Да-да-да! Поэтому любая раскрывает объятия человеку, у которого на книжке больше четверти миллиона. Неважно, что он прижимист, как я, она рассчитывает своими прелестями заставить его раскошелиться...