Эра милосердия

— А вот сейчас, на своей социалистической Родине, мне тяжелее во стократ! Я ведь под кого работаю? Под уркагана, который под лягавого косит. А кто я сам по себе? Сам я лягавый и есть, который косит под уркагана, который в свой черед опять же косит под лягавого. Без поллитры не разберешь! Оступись чуток, так то ли мусара на скачке кокнут, то ли урки на малине кишки выпустят. На днях Ларискин браслет пришлось на кон у Верки поставить: проигрался ворам, расплатиться нечем было, а спрос у них один.

Фоксу-то ведь для авторитету блатного нужно было воровской образ жизни вести. По малинам и хазам ошиваться, на толковищах откликаться, в картинки с урками перекидываться. Такой, стало быть, в воровском кругу обычай. Вот и Ларкин браслетик ему пришлось поставить в банк, иначе на ножи бы подняли.

— Чую, Беглый, развязка скоро. Господи, Боже милостивый, спаси наши души грешные!

О тех переживаний своих Фокс вашего опера у Верки на малине и приголубил. Случай, можно сказать, несчастливый, произошел...

 

Засада

— Скажите, а зачем Фоксу потребовалось идти за этим злополучным для него чемоданом к Вере?

— Вот на этом-то чемодане Фокс и сгорел в итоге синим пламенем. Верка-Модистка слам груздевский ему берегла, на нём он и попал, как кур в ощип. Прослышал Фокс, что Желтковская, баба Груздева, с которой он на Лосинке проедался, где-то под Красноармейском дачу снимает. Без бумажек всяческих, на честном слове и наличном расчете. Мусара до неё пока что не добрались, но со дня на день могут там нарисоваться. Вот Фокс и решил их упредить: взять чемодан с барахлишком, да на дачку-то и подкинуть ночной порой. Тогда Груздеву уже не отвертеться будет — вещички покойной Лариски в самый раз у полюбовницы в тайном хранении бы и нашли. Задумано было ловко, да вышло мокро.

В ту ночь Фокс ко мне завалился, весь на нервах, ажно руки трясутся.

— Краснопёрого я замочил,- говорит — Теперь уже не отмазаться.

— Да как же Вы так? — обомлел я. — Это же чистый теракт! Теперь всю нашу гоп-компанию под вышака подведут, никакой товарищ Абакумов не отмажет.

— Несчастным случаем, Беглый, невероятным стечением обстоятельств. Подъехали мы с Осой к Верке, я его за баранкой оставил, а сам за вещичками пошел. Стучу условленно, она впускает меня и в сторонку шныряет. Я пока с темноты призырился — а тут лампа ещё в лицо, как на грех! — прыгает ко мне на плечи какой-то амбал, да на горло болевой проводит.

— Засада, стало быть?

— Чистая засада! Я сразу на блатных подумал, раскололи меня, дескать, падлы уголовные, сейчас ломтями напластают. Сунул руку во внутренний карман, да через шинель и шмальнул не глядючи назад. Амбал с копыт и угомонился сразу. А второй за столом сидит, рот раззявил и зенки пучит. И, представляешь, Беглый, вижу я, что это мусар, да не простой!

— Уж не славный наш внутренний нарком Круглов собственной персоной?

— Нет, Беглый, не в цвет. За столом тем Чижик сидел. Наш агент в мусарне, который мне оперативную информацию гнал, да дружков своих лягавых сдавал. На Цветном помнишь дело было? Его наводка. В общем Чижик при виде меня чуть концы не отдал со страху.

— Мочить пришлось?

— Да ты что, Беглый?! Дурман-травы обкурился тут от безделья? Я же советский человек, чекист! Как же я своего товарища по борьбе с преступным элементом мочить стану? Амбала я по неосторожности грохнул, уркой его посчитал, да обознался в потемках. А Чижика за что мочить? Просто сказал ему пару ласковых, да отвалил.

— Неужели Фокс просто пожалел этого милиционера?

— Да, слабость тут Фокс свою проявил. Видать, советский человек в нём все его личины пересилил. Шлёпнул бы всю компанию разом — и ссученную Верку, и мусара позорного, так и не погорел бы на двух мокрухах, одна из коих даже не его была.

— Самое опасный в нашем деле враг это опознаватель, так нас Фокс натаскивал. — Красные их по всей прифронтовой зоне возят, по вокзалам круглосуточно, как собачонок на веревочке водят. Опознаватель это свой брат агент, захваченный да ссученный. Он тебя то ли по школе, то ли по лагерю на лицо помнит, да как увидит в тылу советском, сразу же сдаст. Поэтому ежели знакомую морду увидишь, вали её сразу и сматывайся. Тут двух мнений быть не может, ибо если он тебя срисует, то виду не подаст и здоровкаться не полезет. Но жизнь твоя с той минуты уж сочтена будет: хвост тебе пришьют и на явке возьмут со всем хабаром.

И вот, некоторое время спустя отправил меня Фокс с этим чижиком-пыжиком на встречу. Я и раньше к нему на свиданки бегал, передачки с Коканда передавал. Схема тут была самая простая была, без вывертов. Понеже держал чижик-пыжик собачку махонькую — сучку-жучку, то он её вокруг дома своего ежевечерне выгуливал, нужду ей малую да крупную справлял. Собачники ведь по часам жизнь свою проживают: и по утряночке моцион себе устраивают, и вечерним временем, и всё в единые часы.