Эра воды

«Ловись рыбка в мутной воде, только, чур, меня ловить не надо!», — взрогнул я, вспомнив о тварях морских и почувствовав под ногами полную неопределенность первобытной бездны.

Ну вот, привык думать об иллюзиях как о живой реальности. Меж тем помню ведь твердо: камень и лед, пыль и обнаженные скалы, розоватое или густо-фиолетовое небо, истыканное пронзительно холодными блестками звезд — такова настоящая правда о Красной Планете, не тот морок, что вижу сейчас. Настоящая правда — она в памяти, вокруг — обман, галлюцинация.

Или, напротив, память — обман? Вдруг я никогда не был Полом Джефферсоном, и нет никакой Земли? Настоящую правду можно понюхать, пощупать… Она может тебя сожрать, наконец, если задумчиво чесать репу вместо того, чтобы двигаться быстро-быстро!

Мысль подхлестнула, и я замолотил руками как в соревнованиях на короткой воде, но вскоре остыл — нужно экономить силы. Неспешным размашистым кроллем я поплыл вдаль, прочь от утреннего солнца. Поднимаясь и опускаясь вместе с пологими валами, изрезаннымии сверкающей рябью, час за часом одиноким тунцом рассекал я безмятежные просторы. Синхронно с дыханием степенного моря наполнял воздухом тренированные легкие и возвращал его в атмосферу. Это тело умело плавать лучше меня, похоже, не впервой ему наматывать километры в марафонских заплывах.

Монотонность движения, ритм взмахов и вдохов.

Иногда я останавливался, чтобы оглядеться, но видел все то же неизменное море. Море и небо, лишь изредка разнообразившее пейзаж белесым рваным облачком. Несколько раз подо мною мелькали водоросли. Наверное, мель. Если они, конечно, не поднимаются к поверхности от самого дна. В сущности, мне очень мало известно о марсианских морях, и еще меньше — об их нутре — мрачной, лишенной света пучине, где таятся… Нет, лучше не думать.

«Если они не мерещатся», — привычно поправился я. — «Вот если бы можно было понять, какая реальность всамделишная: та, из памяти, или эта…»

«Обе реальны», — откликнулся вдруг воскресший собеседник. — «Обе существуют. В разное время, одновременно».

Его голос мигом сбил философскую дымку с моего разума — практика волновала меня куда больше, чем абстрактные материи. Практика и полный океан соленой воды.

«Долго плыть-то?»

«Ты поймешь».

«А мимо не проплыву? Мало ли…»

«Нет».

«А что мне там делать-то?»

В ответ — тишина.

Мерно качалось море. Блестели ленивые бока волн.

Вот и поговорили.

Еще через пару часов накопилась заметная усталость.

Отдыхая на спине и меняя стиль, я упорно греб от солнца, а оно еще более упорно догоняло меня и, миновав зенит, постепенно начало опережать. Уже не только уверенность, но и сама надежда найти треклятый плавучий остров покинула меня. Сколько ни вглядывался в горизонт — ничего. Ни тучки даже, не говоря уже о земле.

Прошло изрядно времени, прежде чем вдалеке странно сверкнуло.

Я приподнялся над гребнем волны и сощурил глаза: определенно, в той стороне что-то было. Длинная поблескивающая полоса пресекала мой путь. Косяк сельди? Шутник вы, мистер. Вся селедка осталась в Атлантике, в двухстах миллионах километров отсюда.

Выпрыгнув повыше, я обнаружил, что поверхность моря сияет до самого горизонта, едва заметно подрагивая.

Кто-то выпустил на воду несметное количество мыльных пузырей и тем успокоил ее волнение? Может, плавучий остров, наконец, рядом?

Медленно и с опаской подбирался я к сверкающей полосе, оценивая ее. Она протянулась, насколько хватало глаз, и состояла будто бы из стеклянных емкостей или баллонов. Солнечный свет отражался от них, бликами слепя глаза. Что бы это могло быть?

Я тихонечко прикоснулся к ближайшему. Он оказалась теплым и слегка пружинил, как сильно-сильно накачанный воздухом мяч. Прижавшись щекой к прозрачной стенке и отгородившись от солнца ладонями, я разглядел внутренности баллона, больше чем наполовину занятого жидкой грязью — чем-то вроде ила, подернутого фиолетовой ряской. Присмотревшись повнимательнее, я обнаружил, что ряска подвижна. Она состояла из большого количества пузырьков с длинными тонкими корешками или жгутиками, которые медленно шевелились. Одни пузырьки наползали на другие, притапливая их, залезали наверх, а потом снова оказывались внизу. Как если бы сонно-пресонные дети бесконечно играли в Царя Горы на Всемирный День Заторможенных.

В интернате, где, при живых родителях, я рос и учился, мы устраивали подобные состязания, хотя они и были официально запрещены директором. С нетерпением мечтали о зиме, когда роботы, освобождая плац от снега, сгребут его в высоченные кучи. Дождавшись, пока воспитатель отвлечется на что-нибудь, выбирали самый крутой сугроб молчаливым голосованием, просто указывая пальцем и кивая. А затем гурьбой бросались на штурм. Каждый стремился добраться до вершины первым, успеть стать Царем горы, и уж тогда сталкивать всех, кто покусится на его корону.