Эра воды

Они потрясающе смотрелись вместе: чернокожий инспектор Бобсон в любимом белоснежном костюме и неизменно белый робот, словно бы задумчиво левитировавший над гравидорожкой.

Роб-инспектор кивнул Робу-роботу:

— Привет, дружище, у тебя хороший стиль.

— Как зовут славного парня? — это уже к Кате, с трудом удерживающей смех под скорлупой непроницаемости.

— Как и тебя, Роб, вы тезки. Кстати, назван в твою честь.

— Да ну?! — Искренне восхитился инспектор. — Чем я заслужил? И кто, так сказать, крестный отец моего близнеца?

Я скромно стоял в сторонке, незаметно краснея. Надеюсь, действительно незаметно.

Катя молча ткнула в меня пальцем. Инспектор развернулся.

— Пол? — Глаза Бобсона, и без того сверкавшие белками, стали заметно шире.

— Доктор Джефферсон… — быстро поправился он. — В прошлый раз обстоятельства нашей встречи были несколько иными, я бы сказал, непростыми…

Забавно видеть, как функционер переключается из режима в режим. Секунду назад здесь был «свой мужик», простой и непосредственный, и вдруг словно подменили: фразы стали длинными и обтекаемыми, за внешней вежливостью и, кажется, неподдельной доброжелательностью скрываются настороженность и недоверие. Их можно не замечать, если не иметь привычки наблюдать за людьми. Если не провести, как я, почти все детство в интернате.

Наверно, это у него профессиональное. И подчеркивает дистанцию, мол, Катя, ты из своих, а вы, уважаемый, пока что объект неопределенный, и таковым извольте себя ощущать, но не подумайте чего нехорошего, мы ко всем исключительно расположены, всегда готовы помочь, оградить и все такое, ведь мы же из КК.

— …совсем непростыми. — Продолжил инспектор, сделав едва заметную паузу, чтобы дать мне время включиться в разговор, но я промолчал. — Но мне с самого начала казалось, что вы там ни при чем, с теми заводами…

Конечно-конечно, Робби, ты мне верил с самого начала. И только поэтому запер под домашним арестом в индивидуальном блоке на Ганимеде, исключительно ради защиты свидетеля. Только когда оказалось, что Жак подделал видеозапись, и что я действительно чуть не взлетел на воздух вместе с накопителями, меня выпустили и оставили в покое. Почти выпустили. Попросили посидеть под замком еще чуть-чуть, чтобы ввести в заблуждение злоумышленников.

Не думаю, что подмененная программа управления, которая взрывала заводы, интересовалась степенью свободы стажера Пола Джефферсона. И думаю, кому-то из инспекторов досталось на орехи после того, как вскрылась настоящая причина произошедшего. И этот кто-то, возможно, не прочь мне отомстить…

— Прекрасно, что все так хорошо объяснилось. — Роб добродушно осклабился. Его зубы идеально соответствовали белизне костюма. — Я слышал, вы добились больших успехов, доктор, у вас прекрасное будущее, и есть все шансы, что на научной стезе вам удастся превзойти даже успехи ваших знаменитых родителей.

— Спасибо, инспектор, очень польщен. — Вежливо ответил я.

Слава родителей, как и предполагалось, неотступно следовала за мной, стоило только сунуть нос в ученую среду. Изначально я не хотел даже слышать о науке, но выход в космос для простых смертных закрыт, если, конечно, не пробиться через труднейший конкурс и не стать пилотом челнока, лайнера или грузовой ракеты. Собственно, это я и собирался сделать, отправившись в летную школу в Портленде, но что-то вечно мешало, сбивало с выбранного пути. Так вместо значка планетолетчика я получил права на вождение амфибии, вездехода, аэрокара, турболета и прочих транспортных средств, не предназначенных для межпланетных путешествий. А поскольку простому водителю в космосе не место, в придачу к правам обзавелся квалификацией спасателя начальной категории «Д» и званием стажера-исследователя. Именно это звание послужило мне пропуском на Ганимед, и за него пришлось просиживать штаны в университете. Именно оно, как я ни старался упираться, все-таки втянуло меня в науку, сделав «сыном тех самых Джефферсонов», которых я почти не видел и которые давно мертвы.

Верю или почти верю, что они все откладывали «на потом». Наши невстречи и непрогулки вместе, наши несказанные «с добрым утром» и отложенные «покатаемся в каньонах», нашу поездку на Мексиканский залив, единственную и незабываемую. Тогда я думал, что скоро настанет «хорошо», что обещанное завтра наступит.

Мама любила меня, я видел это в ее глазах. Отец, пожалуй, тоже. Но что-то всегда звало их вперед, отрывало от дома, тащило то на Гавайи, то на Этну, то на Курилы, то куда-нибудь в Африку или Полинезию. Наверное, даже не вулканология, которую они любили больше, чем меня, а острая нехватка знаний, интеллектуальный голод.

Землю они покидать не любили и, хотя предпочитали действующие вулканы и не боялись рисковать, так и не собрались на Ио. Да и здесь, на Марсе, их тоже не дождались.