Эрагон. Наследие

– Поскольку ты посмел убить Древнейших, – сказал Верховный Жрец, – было бы только справедливо, чтобы твоя плоть послужила пищей для их последующего возрождения. Ты, разумеется, не заслуживаешь столь высокой чести, но это доставит удовольствие Древнейшим, а мы всегда старались угождать их желаниям. Мы – их верные слуги, а они – наши хозяева, жестокие и неумолимые трехликие боги, охотники на людей, пожиратели их плоти, утоляющие жажду их кровью. Для них мы приносим в жертву свои тела в надежде, что и нам откроются тайны этой жизни, и в надежде на дальнейшее наше превращение. Как писал Тоск, да будет так.

Запакованные в кожу жрецы стройным хором повторили:

– Как писал Тоск, да будет так.

Верховный Жрец удовлетворенно кивнул, помолчал и снова заговорил:

– Древнейшие всегда гнездились в Хелгринде, но еще во времена отца моего деда Гальбаторикс выкрал их яйца и убил их молодь, а потом заставил их принести клятву верности, пообещав, что иначе вырежет все племя. Он выкопал для них пещеры и подземные туннели, которыми они с тех пор и пользовались, а нам, их верным последователям, доверил хранить их яйца – следить за ними, беречь их и заботиться о них до тех пор, пока они ему не понадобятся. Что мы и делали, и никто не мог бы упрекнуть нас в небрежении к нашему долгу. Но мы молимся в надежде, что однажды Гальбаторикс будет низвергнут, ибо никто не смеет связывать Древнейших клятвой, данной вопреки их собственной воле. Это отвратительное преступление, и ему нет и не будет прощения! – Искалеченный жрец облизнул губы, и Эрагон с отвращением заметил, что части языка у него тоже не хватает – он был явно отрезан ножом. – И твоего исчезновения мы тоже желаем, Всадник. А драконы всегда были злейшими врагами Древнейших. Без них и без Гальбаторикса некому будет помешать нашим богам пировать, где они хотят и сколько они хотят.

Пока Верховный Жрец произносил свою речь, четверо рабов с платформой вышли вперед и аккуратно опустили ее на мозаичный диск в нескольких шагах от Эрагона и Арьи. Закончив это, они поклонились и исчезли в дверном проеме.

– Кто может просить большего, чем дать божеству пищу в виде собственной плоти и крови? – спросил Верховный Жрец. – Возрадуйтесь же, вы оба, ибо сегодня вы обретете благословение Древнейших, и благодаря вашей жертве грехи ваши будут с вас смыты, и вы войдете в свою следующую жизнь чистыми, как новорожденные младенцы.

Затем Верховный Жрец и его последователи подняли лица к потолку и начали монотонно выпевать некую странную, с необычными ударениями, песнь, смысл которой Эрагон оказался не в силах понять. Он даже решил, что это диалект Тоска. Временами он вроде бы слышал какие-то знакомые слова, отдаленно напоминавшие слова древнего языка, но сильно искаженные и употребляемые неправильно. Видимо, это действительно было некое подобие древнего языка. Жутковатая молитва завершилась словами «как писал Тоск, да будет так», и трое послушников в религиозном рвении так яростно затрясли металлическими рамами с колокольчиками, что от оглушительного звона, казалось, вот-вот обрушится потолок.

Затем, гремя колокольчиками, послушники вереницей покинули зал. За ними следом вышли и остальные двадцать четыре жреца, а последним удалился их безногий и безрукий властелин – точнее, его вынесли на носилках шестеро смазанных маслом рабов.

Дверь за ними захлопнулась с громким стуком, и Эрагон услышал, как по ту сторону задвинули тяжелый засов.

Он повернулся к Арье. В ее глазах отчетливо читалось отчаяние, и он понял, что у нее не больше надежды на освобождение и бегство, чем у него самого. Эрагон снова посмотрел наверх и снова подергал цепь, на которой висел, но от этих усилий опять открылись раны на запястьях, и на плечи ему закапала теплая кровь. И тут он заметил, что прямо перед ними находившееся слева яйцо начинает раскачиваться – сперва совсем слабо, а потом все сильней, и внутри его словно стучит маленький молоточек.

Леденящий ужас охватил душу Эрагона. Из всех возможных способов смерти, какие он только мог себе представить, этот – быть заживо съеденным раззаками – был страшнее всего. Он задергался на цепи с удвоенной решимостью, кусая кляп, чтобы отвлечься от страшной боли в руках. Но вскоре боль стала настолько невыносимой, что в глазах у него помутилось, и он чуть не потерял сознание.

А рядом с ним точно так же билась и металась Арья, безмолвно, в мертвящей тишине, пытаясь вырваться из своих пут. Но тщетно.

А постукиванье «молоточка» внутри иссиня-черной скорлупы все продолжалось.

«Бесполезно, все бесполезно, – понял Эрагон. Эти цепи им было не оборвать. И как только он с этим смирился, ему стало совершенно очевидно, что невозможно будет избежать и тех жутких и отвратительных мучений, которые им уготованы. Единственное – он хотел бы сам нанести себе смертельную рану. – И потом, если уж ничего не выйдет, я должен хотя бы спасти Арью».