Эрагон. Наследие

Во-первых, они стояли на краю округлого помещения примерно двести футов в диаметре, в центре которого было нечто вроде огромной ямы или шахты, из которой исходило приглушенное оранжевое сияние. Во-вторых, над этой ямой дрожал раскаленный воздух, а в самом помещении стояла удушливая жара. В-третьих, вдоль внешних стен помещения тянулись в два ряда какие-то каменные скамьи, причем задний ряд был выше переднего, и на этих скамьях стояло множество каких-то странных темных предметов. В-четвертых, стены за рядами скамей сверкали, точно в них были вделаны самоцветы или узор из цветного стекла. Эрагону очень хотелось рассмотреть поближе и эти стены, и непонятные темные предметы на скамьях, но подойти к ним у него никакой возможности не было, потому что путь ему перегораживал человек с головой дракона, стоявший рядом с ямой, из которой исходили жар и оранжевый свет.

Этот человек, казалось, был целиком сделан из сверкающей полированной стали. На нем не было никакой одежды, кроме узенькой набедренной повязки, сделанной из того же сверкающего металла; его грудь, руки и ноги бугрились мощными, как у кулла, мускулами. В левой руке он держал металлический щит, а в правой – меч с переливающимся всеми красками радуги лезвием, в котором Эрагон сразу узнал работу эльфийской оружейницы Рюнён, создавшей мечи для всех членов ордена Всадников.

Позади человека с головой дракона у дальней стены виднелся высокий трон, на спинке и сиденье которого были явственно видны отпечатки тела этого невероятного существа.

Человек с головой дракона широкими шагами двинулся к ним. Его тело в металлической шкуре двигалось весьма пластично, но каждый шаг звучал так, словно на пол роняли нечто очень тяжелое. Он остановился шагах в пятнадцати от Эрагона и Сапфиры и молча уставился на них; глаза его горели, точно два алых костра. Затем он вскинул свою мощную чешуйчатую голову и издал жуткий, какой-то металлический рев, которому ответило такое громкое эхо, словно в подземелье разом взревела дюжина подобных существ.

Пока Эрагон соображал, нужно ли им будет сражаться с этим существом, его сознания неожиданно коснулся чей-то чужой, куда более обширный разум, совершенно не похожий ни на один из тех, с которыми ему уже доводилось сталкиваться. В мыслях этого существа, казалось, слышится одновременно множество различных голосов, и все они кричат что-то свое – этот странный несобранный хор напомнил ему голоса ветра внутри той могучей бури, в которую они попали по пути на остров.

Поставить мысленные барьеры он не успел, ибо чужой разум почти мгновенно преодолел всю его защиту и завладел его сознанием. Несмотря на долгие упражнения с Глаэдром, Арьей и Сапфирой, Эрагон ничего не мог с этим поделать; он не мог даже замедлить эту мысленную атаку. С тем же успехом можно было бы попытаться голыми руками остановить морской прилив.

Теперь его со всех сторон окутывал некий неясный свет и рев разноголосых существ; этот настойчивый хор проникал все глубже в его душу, в самые потайные ее уголки, в каждую ее складку. Затем у него возникло ощущение, будто захватчик разрывает его мозг на десять, двадцать, сто кусков – причем каждый из этих кусков прекрасно соображает и чувствует присутствие остальных, но действовать по собственной воле совершенно не способен. И еще что-то, похоже, произошло с его зрением: ему казалось, что он видит это помещение как бы сквозь грани драгоценного камня.

Шесть различных потоков воспоминаний на огромной скорости пронеслись сквозь его расщепленное сознание. Эрагон даже и не пытался их запомнить; они просто появлялись и пролетали сквозь его мозг быстрее, чем он способен был воспринимать. Одновременно с этим тело его по воле «захватчика» наклонялось, нагибалось, меняло позы, а потом его собственная рука подняла Брисингр на уровень глаз, и он увидел шесть идентичных изображений своего меча. «Захватчик» даже заставил его произнести некое заклинание, цели которого он не понял и не мог понять, потому что в голове у него были только те мысли, которые позволял ему иметь неведомый разум. И чувств Эрагон тоже никаких не испытывал – лишь постепенно гаснущее чувство тревоги.

Казалось, несколько часов этот чужой мозг изучал каждое из его воспоминаний с того момента, как он отправился из родного дома в Спайн, охотиться на оленей – за три дня до того, как нашел яйцо Сапфиры, – и до сегодняшнего дня. Где-то в глубине души Эрагон понимал: то же самое происходит сейчас и с Сапфирой, но понимание этого ровным счетом ничего ему не давало и никак его не успокаивало.

Наконец, когда он уже перестал надеяться на то, что разум его сможет вновь обрести свободу – если, конечно, после этого ему вообще удастся управлять собственными мыслями! – вихреобразный хор голосов утих, и чуждый разум осторожно воссоединил разрозненные части сознания Эрагона, а потом покинул его.

Эрагон пошатнулся и, сделав шаг вперед, невольно упал на одно колено. Рядом с ним Сапфира нервно подпрыгнула и щелкнула в воздухе зубами.