Ерёменко Вблизи сильных мира сего

В отделе культуры среди работников низшего звена Галанов был, пожалуй, самый достойный и уважаемый сотрудник, который курировал литературно-художественные издания. Фронтовик, потерявший ногу на войне, относительно смелый и не угодничавший перед высоким начальством, он мог высказывать своё суждение по публикациям, даже если знал, что оно не согласуется с "мнением общественности" (то бишь руководства).

В первый же день после праздников, доложив начальству о нашей "работе", мы пригласили Твардовского в ЦК.

Встреча в отделе культуры. Перебирая гору вёрсток, Саша говорил, почему это (повесть, рассказ, статья) не может пойти в печать. Я кивал или добавлял какую-то реплику, делал замечание, что должно было выражать согласие моего отдела с мнением отдела культуры.

Твардовский вначале горячился и возражал, предлагая сокращения и исправления. Из разговора было видно, что он не только хорошо знает материал, но и сам его редактировал. Это касалось знаменитых новомировских статей, которые после выхода каждого номера "будоражили общественное мнение" и "дурно влияли на интеллигенцию".

Но скоро Александр Трифонович стал терять интерес к нашим суждениям, явно ожидая конца разговора. Когда Саша завершил его, положив перед Твардовским отобранные материалы, Александр Трифонович вдруг устало и спокойно спросил:

— Всё? — И, не дожидаясь ответа, сердито добавил. — Эх, ребята. Не ведаете, что творите...

Поднялся, молча сунул свою крепкую, пухлую руку сначала Саше, потом мне и резко пошёл к двери.

Галанов поспешно зашкандыбал на своей раненой ноге за ним и нагнал его уже на выходе из здания, где отметил его разовый пропуск.

Насколько я помню, это была его последняя встреча в ЦК по поводу задержанных в Главлите материалов "Нового мира". Теперь сюда приходили только его замы. Сам же он аккуратно являлся только на совещания, молча выслушивал доклады, тяготился, когда слово предоставлялось двум-трём главным редакторам. Это были, как всегда, "Правда", "Известия", "Советская Россия". И, ни с кем не вступая в контакт, молча уходил.

Вспоминается ещё одна встреча в редакции "Нового мира". Мы, кураторы из ЦК, должны были присутствовать на отчётно-выборных собраниях в наиболее значительных и "сложных" изданиях. Я появился минут за двадцать в кабинете редактора.

В творческих коллективах на таких собраниях присутствовали все сотрудники, и только когда начинаются выборы парбюро, некоммунисты покидают зал.

В кабинете у Твардовского его замы: Дементьев, кажется, Лакшин и ответсекретарь Миша Хитров, он только что пришёл в журнал из "Известий".

В дверь врывается поэт Егор Исаев. Делает он свои визиты всегда шумно, напористо, низвергая неостановимый поток слов.

— Трифонович! Написал настоящие стихи. И прямо к тебе. Слушай!

И начинает читать, сотрясая воздух. Александр Трифонович морщится и как-то виновато обводит взглядом всех в кабинете, будто ища защиты. Потом, посуровев лицом, обрывает поэта.

— Егор, ты извини. У нас скоро собрание. И потом, ты же знаешь, настоящие надо глазами читать... Ты оставь...

Недовольный Егор что-то ещё говорит, но Твардовский упрямым жестом холёной руки указывает на край своего стола.

Егор сник, даже опал телом, будто лишился какой-то внутренней опоры, и Твардовский, видно, чтобы укрепить коллегу, потянулся к листкам стихов. Нацепив очки почти на кончик носа, он пробежал глазами первую страницу и, выхватив строфу, прочёл вслух.

— И ты считаешь, что это стихи?

Всё происходило в каком-то неловком натянутом молчании присутствующих в кабинете, и в меня вдруг стал вползать холодок отчуждения к барским жестам и голосу хозяина кабинета и жалости к Егору.

Исаев наконец справился с внезапной растерянностью.

— Ладно, Трифонович... Ты сегодня что-то не в духе. Я заскочу попозже...

Это была последняя встреча в такой близи.

С уходом Альберта Власова из сектора Кириченко, обжёгшись на нас, выпускниках Академии, стал брать работников только из ЦК ВЛКСМ.

Первым пришёл Феликс Овчаренко. Этого весёлого и разбитного паренька, который был всего на три года моложе меня (мальчишкой он выглядел из-за своего низкого роста и круглого, с пухлыми щеками лица), я знал ещё по Свердловску. Там Феликс был редактором молодёжной газеты "На смену". На этом посту он при мне сменил Юрия Серафимовича Мелентьева, которого взяли на работу в ЦК ВЛКСМ, а оттуда в отдел культуры ЦК партии. Мелентьев и выдернул Феликса в Москву.

Кириченко в первый же день передал ему все центральные литературно-художественные журналы. Я после этого зажил спокойнее. Не стало прямых столкновений с Кириченко, хотя жар воинственной неприязни продолжал тлеть. Не знаю с чьей подачи, но меня попытались также выдвинуть на Верх. Однажды пригласил помощник Суслова Воронцов и битый час вкрадчиво, но настойчиво расспрашивал о работе, жизни, интересах и желаниях, напирая на моё писательство. А когда он напрямую спросил: "Не хотел бы я поработать над редактированием серьёзных партийных документов?", я стал мягко отбиваться, объясняя, что я филолог, а тут нужен историк или философ...