Ересь Хоруса. Омнибус. Том II (ЛП)

Что, если сам «Мстительный дух» показывал Келлу те картины? Столь великий и сложный механизм, ныне оскверненный тьмой варпа и демонической поганью, мог ли он проникнуть в разум ассасина с ядом тварей, живущих в его трюмах, влиться в отравленную кровь Эристида? Послал ли Келлу эти видения сам корабль?

«Если я думаю, что подобное возможно — не утратил ли я разум? — такими вопросами мучился Эристид. — Безумен ли я?»

Ответа не было, лишь сон-видение-бред-фантазия-отрава-галлюцинация, остающаяся прозрачной, как стекло, неизгладимым шрамом лежащая на мыслях ассасина, засевшая в материи его разума, словно заноза ощущений.

Видение всегда оставалось неизменным — Келл стоял на огромной террасе, выступающей из стены железного ущелья, и его постепенно накрывала тень Магистра войны, застилая бледный свет. Тёмное великолепие примарха, жестокость и злоба кипели, скрытые за благородным, немыслимо идеальным лицом.

Словно статуи, виденные Эристидом на Дагонете.

Ожившие, растущие, тянущиеся к нему.

Но в те мгновения, когда Келлу удавалось сохранить наибольшую ясность ума, не дать разбежаться собственным мыслям и схватиться за тростинку здравого рассудка, ассасина сильнее всего пугали чувства, вызванные видением. Такие чистые, и такие постыдные.

Эристид Келл не смотрел в лицо Гору и не испытывал к нему ненависти, хотя и говорил себе, что должен. Но сущность Магистра войны была чем-то вроде чёрного огня, недоступного для полного понимания смертных, испускавшего гибельное излучение, одновременно поглощающее и манящее.

Сингулярность бытия.

Казалось, что круговорот эмоций в сердце Келла развернулся в обратном направлении. Разумом он понимал, что при виде Гора должен испытывать величайшую ненависть: предатель есть предатель, и смерть — расплата для каждого из них. Но эти слова звучали, словно выученная роль, и в них зияла пустота, наполненная пеплом.

Эристид знал, что должен ненавидеть Гора, что сын Императора, первый среди равных, предал самого Келла и всё человечество. Он знал это. В конце концов, такова была его миссия — сразить чудовище.

Но кто на самом деле предал ассасина? Не Гор. Кто отправил Эристида, его сестру и всех остальных на бессмысленное задание, на миссию, которую они никогда не сумели бы, даже не могли бы надеяться выполнить. Кто оставил Келла погибать?

В видении-сне Гор протягивал ассасину руку, без всякого гнева и не замышляя насилия. Движение Магистра войны казался сочувственным.

«Безумен ли я? — вновь и вновь спрашивал Эристид. — Поддался ли разложению, как и другие? Осталось ли в мире хоть что-то чистое?»

Когда яд, наконец, выпустил ассасина из своей хватки, тот очнулся на мелководье загрязненных трюмных стоков, окруженный дохлыми змеями. Рот Келла оказался набитым мелкой чешуей, а на зубах засохла чёрная кровь хищников. Извергнув содержимое желудка в воду, перепачканный и охваченный дурнотой Эристид, пошатываясь, убрел прочь.

Судьба кратко улыбнулась ассасину — он нашел свой лекарский набор. Тут же распечатав его, Келл принял все подходящие средства, чтобы изгнать ужас из разума.

Хоть на какое-то время.

Миссия никогда не заканчивается. Пока ты не получишь отзывающий приказ, пока руководство не скажет иного, задание продолжается. Это диктат, которому нельзя возразить. Не имеет значения, насколько сложно осуществить казнь, как много времени займет подготовка, сколько «побочек» погибнет при выполнении задания. Оно должно быть выполнено. Оно будет выполнено. Ты доведешь его до конца.

Ты сделаешь это.

Как произойдет убийство Магистра войны? Пока шли дни, этот вопрос всё сильнее поглощал ассасина.

Келл регулярно чистил и проверял драгоценную винтовку «Экзитус», хотя она и не требовала столь назойливого внимания. Занятия Эристида опасно близко подошли к рубежу, за которым необходимые операции по поддержанию инструмента ассасина в рабочем состоянии превратились бы в священнодействие. Движения ветоши по разобранному спусковому механизму, медленное, изощрённое тестирование каждого набора датчиков в прицельном модуле с последующей перепроверкой… Это начинало напоминать строго определенный ритуал выполнения святых обрядов, проводившихся во всех разрушенных ныне церквях, выжженных светом Имперской Истины.