Еретическое путешествие к точке невозврата

Не нужно много ума, чтобы объяснить то, что уже произошло, а вот того, чему суждено быть, не знает никто. Записи о крестьянских бунтах встречаются в летописях столько, сколько существуют сами летописи. А почему крестьяне восстают, одному Богу известно. Мы можем назвать и ту причину, и эту, но будут ли они главными или хотя бы существенными? Вот через много лет после нашей смерти учёные мужи растолкуют всё вдоль и поперёк.

— Значит, по-вашему, всё напрасно и бунт неизбежен? — спросил Лютер.

— Теперь — да, — ответил Вольфгер. — Бывают краткие моменты, когда чернь только начинает пробуждаться и ещё не набрала достаточно сил для бунта. Вот тогда проповеди падают на подготовленную почву. Но это время прошло, теперь всё, поздно. Бешеный пёс сорвался с цепи и будет носиться по стране, кусая всех без разбора, пока его не прикончат или пока он сам не сдохнет от голода и жажды. Именно поэтому я и говорю, что ваша поездка лишена смысла для паствы и опасна для вас. Вас могут просто убить, даже не разобрав, кого убили. Потом, может, хватятся, покаются, но будет поздно.

Лютер слушал Вольфгера с мрачным видом, упрямо и совсем по-крестьянски набычившись. Барон понял, что все уговоры бесполезны.

— Послушайте меня, герр доктор, — сказал он, — возьмите с собой хотя бы несколько кнехтов, я надеюсь, комендант Берлепш не откажет вам…

— А вот это ты, сын мой, придумал совсем плохо, — сказал отец Иона. — Авторитет проповедника никогда ещё не укрепляло оружие охраняющих его солдат. Доктору следует либо ехать без охраны, либо вообще не ехать.

— Вы правы, герр капеллан, — кивнул Лютер, — я поеду один, точнее, со слугой, которого я нанял в Айзенахе. У меня есть возок, в котором я приехал в Вартбург, и пара упряжных лошадей. Буду молить Господа, чтобы он вразумил крестьян и защитил раба своего.

— А как же фройляйн Катарина? — спросил Вольфгер, — вы же не возьмёте её с собой?

— Конечно, нет, она вернётся в Виттенберг. С каким наслаждением я поехал бы вместе с ней! Моя душа рвётся на части! Как жаль, благородные господа, что вы не можете поехать со мной…

— Увы, нам пора возвращаться в Альтенберг, — покачал головой Вольфгер, — а господин комендант, полагаю, не может оставить без присмотра вверенный ему замок.

— Что ж, господа, тогда этот вечер — последний, который мы проведём вместе. Завтра рано утром мы уедем. Кто знает, быть может, Господь ещё подарит нам встречу. Мы надеемся сыграть свадьбу в начале лета и пришлём вам приглашения. Вам и вашим спутникам, господин барон, в Альтенберг, а вам, господин комендант, сюда, в Вартбург.

Кстати, господин барон, я всё забываю вас спросить: вы встречались в Праге с тем купцом-иудеем, о котором говорили мне перед поездкой?

— Встречался, — ответил Вольфгер, — и даже имел с ним длительную беседу, правда, не скажу, что она оказалась плодотворной.

— Я спросил о нём вот почему, — продолжил Лютер, — я хотел узнать ваше мнение о возможности перехода иудеев в христианство и об их переселении в Германию.

— Возможно, иудеям скоро придётся переселяться в Германию, это верно. Злоба и нетерпимость христианского населения стран Запада гонит их всё дальше на восток, Германия и Польша лежат на их пути. Но вот насчёт перехода в христианство, по-моему, дело безнадёжное.

— Почему вы так думаете? Ведь если мы пообещаем им…

Вольфгер жестом остановил Лютера.

— Позвольте задать вам всего лишь один вопрос, доктор: согласились бы вы ради личного благополучия перейти в иудаизм?

— Понятно… — тяжело вздохнул Лютер, — ваш аргумент поистине убийственен… Вот и ещё одна надежда рухнула… Прощайте господа, пришло время вечерней молитвы.

Все встали, Лютер серьёзно и грустно оглядел гостей, будто стараясь сохранить в памяти их лица, взял под руку невесту и, не оглядываясь, вышел из залы. Таким Вольфгер и запомнил великого реформатора церкви и непобеждённого еретика на всю жизнь.

* * *

На следующее утро Вольфгер проснулся поздно. После обильного пира есть не хотелось, и он решил взяться за дело, которое долго откладывал — нужно было написать Фуггеру о путешествии в Прагу.

Барон, стараясь не испачкать пальцы, осторожно налил чернил из бутыли в чернильницу, очинил перо и принялся писать. Вскоре, однако, оказалось, что писать он не то чтобы разучился, но вместо благородных и изящных строк, достойных образованного дворянина, из-под пера выходили каракули. Буквы, как тараканы, разбегались со строчек, ложащихся на бумагу вкривь и вкось.

Вольфгер ругнулся, смял бумагу, при этом всё-таки измазал пальцы непросохшими чернилами, ругнулся ещё раз, поискал, чем вытереть руки, не нашёл, разозлился ещё сильнее и чуть не запустил, подобно Лютеру, чернильницей в стену. Чтобы успокоиться, ему пришлось встать и походить по комнате.

Со второй попытки дело пошло вроде бы лучше. Вольфгер был так поглощён писанием, что не заметил, как в комнату вошла Ута. Девушка присела напротив барона, подождала, пока он, оторвавшись от письма, заметит её, и робко сказала:

— Прости, ты не очень занят? Нам надо поговорить.