Еретик Жоффруа Валле

По какой. Книга напечатана. Тираж разошелся. Жоффруа раздал и разослал книгу друзьям и знакомым. Правда, далеко не все брали с охотой. Многие мялись, оглядывались. Один маркиз де Бук прижал книгу к груди и попросил, если можно, еще одну.

— Вот эта книга знакома вам?

— Какая книга?

— Она называется «Блаженство христиан, или Бич веры». Никогда не слышали такого названия? На ней проставлено ваше имя.

— Мое?

— И указано, что автор ее, Жоффруа Валле, родившийся в Орлеане, имеет родителей — отца, которого тоже зовут Жоффруа Валле, и мать Жирарду ле Беррюйе.

Они медленно и уверенно вели его к неизбежному ответу. Они умели это делать. И конечно, привели. Он признался и в авторстве книги, и подтвердил высказанные в ней мысли.

— Вы отрекаетесь от этих мыслей? — спросили у него.

— У меня с шести лет сердцебиение, — сказал он. — Как вот здесь затрепыхается, так в голову отдает. И ничего не помню.

— Вы писали книгу в состоянии горячки?

Тут нет, тут он сразу воспротивился. Сказать, что в горячке, значило отречься от своих убеждений.

— Зачем — в горячке? — сказал он. — Я писал ее в здравом уме. Я и сейчас так считаю, как написал.

Странно, кажется, именно это гордое заявление значительно больше других его слов создало у судей впечатление, что он действительно болен.

Приняли решение освидетельствовать его у врачей. А пока отправили в камеру — как и следовало ожидать, в темную, холодную и грязную. С момента поселения в камере время и события перемешались. Будто Жоффруа и в самом деле заболел. Его водили на консилиум врачей, задавали многочисленные вопросы. Он стал путать врачей с судьями, допросы с освидетельствованиями. И каждую секунду боялся, как бы не произнести имя Анжелики. Сколько всего было допросов? Кажется, три. Первый, не считая предварительного, ночного, был 14 января. Затем два подряд — 18 и 19 января.

Игра в помешательство все же помогла ему. Часть врачей склонилась к мнению, что подсудимый невменяем. Они настаивали на том, чтобы прекратить допросы и сослать Жоффруа Валле в дальний монастырь.

— Нет, — не соглашались другие врачи, — в нем сидит дьявол. Изгнать из него дьявола можно лишь через костер.

И снова допрос.

— При обыске у вас в доме нашли Библию и Катехизис. Посмотрите. Вы признаете, что это ваши книги?

— Так я их и не прятал. Чего их находить?

— Ваши это книги или нет?

— Не мои.

— Чьи они?

— Никто не знает, кто их написал. А я купил их в церкви.

— Вот здесь на полях, возле имени Моисея, чернилами написано: «Злой и необузданный». Кто это написал?

— Не знаю.

— Почерк похож на ваш.

— Ну и что?

— А в Библии, вот поглядите, около молитвы «Отче наш» той же рукой написано: «Сын не от господа, и молитва эта не от сына божьего, а от дьявола».

— И чего?

— Вы это написали?

— Почему?

— Знакомы ли вы с трудами Жана Кальвина?

— Зачем?

— Может, вы написали свою дерзкую книгу в состоянии болезненного расстройства?

— Почему дерзкую? Ничего в ней нет дерзкого. Разве вы не согласны, что истинная вера должна быть основана на знании, а не на страхе? Со страха я вам чего хотите... Я в Орлеан к себе приеду, в меня пальцами тычут: «Вот идет сумасшедший Валле!»

— Вы вроде бы встречались в Риме с самим папой римским. А затем осуждали его.

— Почему затем? Я его и до того осуждал. Вы знаете, как он жил? А я обязан верить в него? Я — про Пия Пятого, не про нынешнего. Если уж ты наместник Христа на земле, то веди себя, как человек.

— Не святотатствуйте!

— Ага. Думать и тем более критиковать — у нас самое дерзкое святотатство.

— Отрекаетесь ли вы от мыслей, изложенных в вашей еретической книге?

— Кого?

— Палач, познакомьте подсудимого с орудиями пыток.

— Э! Сразу и пытки! Зачем пытки? Пожалуйста, я отрекаюсь. От страха и боли я вам от чего угодно отрекусь. И в чем хотите признаюсь.

— Мы ждем от вас добровольного признания, раскаяния и отречения.

— Так я совершенно добровольно. И в протокол запишите, что добровольно. Без всякого принуждения. Испугался и сразу отрекся. Я не дай бог как боюсь пыток. Честное слово. Сердцебиение у меня. Здесь вот стукнет, а в голову отдает. Я бога знаю. Потому что все время думаю. А вы не думаете, вы боитесь. Зачем вам думать? Как начнешь думать, сразу всякие сомнения. А не думаешь, никаких сомнений. Лучше уж держаться на одной слепой вере.

— Снова кощунствуете и богохульствуете.

— Я размышляю. Все, кто размышляет, они еретики и богохульники. А которые не размышляют, те праведные католики, те хорошие.

— Где вы напечатали свою еретическую книгу?

— А на улице Арп, в доме с вывеской — три подсвечника. Но фамилии типографа не помню.

— Палач, ознакомьте...

— Вспомнил, вспомнил! Прижан Годек звали того типографа.

— Где он жил?

— На улице Монтергей.

А что тут действительно скрывать? Годек свой куш получил и преспокойно удрал за границу. Ищи его теперь, свищи. За малюсенькую книжонку он получил столько, сколько бы не получил за десяток других книг. Валле щедро заплатил ему за риск. На свой последний вклад можно было не скупиться.

— Желаете ли вы примириться с католической церковью и вернуться в ее лоно?

— Чего возвращаться туда, откуда не уходил?