Эрийская маска

Потом началась череда «вечеров». И быстро выяснилось, что я знаю о реальной жизни еще меньше, чем думал раньше. Оказалось, что в столице не одна академия, а несколько – академии управления, культуры, военная и много других. И я угодил как раз в период набора учащихся. Со всей Империи сейчас съезжались дворяне, чтобы пристроить своих драгоценных деточек. Кого-то принимали в учебные заведения только за родовитость, кого-то за богатство. У этой категории возникала только одна проблема – найти приличное жилье и приготовить побольше денег, чтобы чадам хватило на безбедную жизнь в течение года. Другие приезжали поступать, но не знали, куда именно. И модными становились вечера и приемы, на которых родители оживленно обсуждали свои проблемы, а молодежь – свои. Родни, пусть и дальней, у всех было много, так что «приемы» проходили почти каждый вечер. Барон вел разговоры с «нужными» людьми, а я сопровождал Сэдрика и Ангелу. Надо отдать им должное, в открытую они на меня ни разу не зашипели, хотя частенько по взглядам чувствовалось, что я им ужасно мешаю. Особенно когда намечался интересный разговор наедине с парнем или девушкой. Но я их взгляды старательно игнорировал. Меня барон для того и нанял, чтобы не дать им возможности совершать глупости. Тем более что мне и самому стало интересно на балах. Разговоры большей частью велись бессмысленные или глупые. Но я вдруг наглядно увидел, что я – самый молодой среди окружающих и мне еще многому надо научиться, чтобы общаться на равных в таком обществе. И я старательно впитывал в себя, как надо разговаривать с другими парнями, а как – с девушками. Манеры у многих, на мой взгляд, были просто отвратительные, но, может, я чего-то не знаю или не понимаю? Скорее всего, так себя вести никогда не стану, но вот изобразить какого-нибудь спесивого типчика при необходимости может оказаться полезным.

Вернувшись с очередного «вечера», решили немного поболтать. Ангелу несколько раз приглашали танцевать, и она теперь вся светилась от счастья. Ей так хотелось рассказать о своих впечатлениях, но все испортил Сэдрик. У него, наоборот, вечер не задался. Девушка, с которой он хотел познакомиться поближе, оказалась острой на язычок язвой. Я стоял невдалеке и слышал отдельные фразы. Общее впечатление – избиение младенца. Ко мне Сэдрик вернулся красный как рак и до конца вечера пытался прийти в себя, напрочь потеряв интерес к женскому полу. Но сейчас, слушая восторженные слова Ангелы, сам решил поязвить, вставляя едкие комментарии. Особенно его взбесил почитатель Ангелы, который пытался признаться ей в любви. Почему-то мне показалось, что избиение самого Сэдрика началось как раз в подобной ситуации.

– Ага, поклонничек. Видел я его. Ладно бы кто другой. А этот – от горшка два вершка, плюгавенький. Только и достоинств, что богатая одежда и кольца на руках. Стихи даже выучить не смог, заглядывал в бумажку. И голос гундосый. Я готов умереть, защищая тебя в любом бою, но когда услышал рифмы типа «любовь – морковь», то решил, что скорее умру от смеха, слушая подобных поклонников. Он, поди, про весь огород тебе рассказал?

Ангела кипела от возмущения, но возразить было нечего. Поклонник действительно, того… не очень. Наконец она смогла выдохнуть:

– А вы, вы… мужланы неотесанные! У вас только и разговоров, что про лошадей и оружие. Да неприличные анекдоты рассказываете! Человек хоть старался понравиться, стихи писал, пусть и неумело. А вы и этого не умеете!

Ругалась Ангела на злорадно улыбающегося Сэдрика, но обидно стало почему-то мне.

– Писать мы, может, и не умеем, но есть огромное количество хороших стихов, которые нужно просто прочитать и выучить.

Злющая Ангела резко повернулась ко мне.

– Может, ты даже знаешь какое-нибудь? – зловеще прошипела она.

– Знаю, и даже не одно, – снова обиделся я. Немного покопавшись в памяти, нашел подходящее. Смягчив голос, начал читать:

Я раннюю фиалку так бранил:
«О милый вор! Как смел ты ароматы
С любимых уст украсть? Из милых жил
Как смел взять кровь, которой так богаты
Твои ланиты в цвете юных сил?»
В честь рук твоих я порицал лилею,
Бранил душицу в честь твоих кудрей;
Из роз одна краснела; перед нею
Другая снега сделалась белей,
А третьей цвет ни красный был, ни белый:
Румянец твой похитила она
И белизну! Но за грабеж столь смелый
Червяк ее всю источил до дна.
И все цветы, так думал я в печали,
Красу иль сладость у тебя украли[1].

В комнате повисла тишина. Сэдрик начал было:

– Вот видишь, сестренка, вполне можно сказать приятное и без корзины овощей! – но, поглядев на остальных, тоже затих.