ERIKA

Оборвав писанину, я вырубил ноутбук и вынырнул из описываемого 1994 года. Да, пожалуй, теперешняя моя жизнь и милее, и проще! За ужином мне кусок в горло не лез, и вовсе не из-за Карлоса, кромсаемого бультерьером. Носились, гогоча, друг за другом дети. Из кухни в гостиную, туда-сюда, радости полные штаны! И самый маленький за братанами неуклюже пытается топать. Старшему скоро семь, среднему стукнуло недавно четыре. В таком возрасте можно получать кайф, просто бегая друг за дружкой.

А куда несусь я?!

Самый маленький член нашей семьи залился горькими слезами. Ещё бы! Когда тебе год от роду, мамин запрет на копание в мусорном ведре превращается в трагедию вселенского масштаба. А какого масштаба трагедия ждёт меня завтра утром? Наверное, не такого большого. Поковыряв кое-как макароны, я поплёлся к рабочему месту.

Заперся. Законопатился. И только лишь оживил ноутбук, как получил идею. «Тринадцатый» – это хорошо, но я не о том пишу, нужно отложить. А сейчас требуется вернуться ещё на десяток лет раньше, в середину восьмидесятых. Точно! И я занырнул с головой в новый текст:

Интервью с диверсантом

«Сенсация! Настоящая стопроцентная сенсация, я жду тебя. Сенсация! Если не мирового масштаба, то минимум – всесоюзного! На меньшее не согласен. Сенсация, я тебя сотворю! – в сознании журналиста дребезжит вкрадчивый голос его учителя – гуру Шри-Вана. По кругу идут заученные фразы ежедневной полуденной медитации. Слова этих фраз его и не его. Слова, прилетев из глубин космоса, отражаются от корочки мозга и улетают обратно. – Сенсация, я давно живу мечтой – открыть тебя. Сенсация, о которой заговорит вся страна, приди!»

Я снова писал и писал, попутно прикидывая, что и гротеск, и чёрный юмор (в разумных пределах) тексту всё же не повредят. Чёрный юмор, гротеск – пусть станут они солью и перцем для моего рассказа, сделают вкус его насыщенней, ярче. Сладко пьянящее чувство творческого полёта вновь овладело моей душой. Боясь спугнуть его, я почти не шевелился. Бегали лишь зрачки, да мелькали кончики пальцев. Часы летели. Сюжет закручивался в спираль. Кировский журналист Егор Шельдман, позабыв наставления гуру, готов был вцепиться в горло ветерана Великой Отечественной, у которого брал интервью.

У Фёдора Алексеевича взгляд был холодный, как сталь. Шельдман же просто кипел. Собеседники (скорее соперники!), бычась, играли желваками. Словно заграничные боксёры на церемонии взвешивания, буравили глазами один другого. В дуэли взглядов напряжение возросло так, что между ветераном и журналистом разве что молнии не сверкали. Тут взрывоопасную тишину неожиданно нару…

Вдруг неожиданно всё померкло. В одно мгновение: свет в комнате и экран с буквами. Я невольно зажмурился, затем открыл глаза, заморгал. После яркого света глаза никак не могли привыкнуть. Вынув беруши, я услыхал барабанящий о подоконник дождь. Повернув жалюзи, чтоб пустить в комнату тусклый свет уличных фонарей, приоткрыл окно. А затем посмотрел на часы. Полночь. Четверть первого, если быть точным. Завтра утром (то есть уже сегодня) мне уезжать на «объект», на суточное дежурство. До выхода из дома оставалось ровно шесть с половиной часов.

Первая мысль была: это провал! Всё кончено. Эти гады вновь вырубили электричество. Ноутбук слишком древний, аккумулятор его уж лет пять, как подох, и работать ноут может лишь от сети. Но даже если свет сейчас прямо включат, если восстановится оборвавшийся на полуслове компьютерный текст. Что я там написал? Ведь это опять не рассказ, а чуть ли не начало романа! И ведь классно идёт. Но, чтоб осилить его, даже в таком гоночном темпе потребуется месяц. Да не один. А мне нужен просто короткий рассказ. Двенадцать страничек. К утру!