– Могу ли спросить, как вы меня узнали? Что вам напомнило, что это я?
– Ваши усы, – тотчас ответила Норма. – Это могли быть только вы.
Его самолюбие было польщено, он погладил усы с тщеславной гордостью, как за ним водилось в подобных случаях.
– Да, справедливо. Таких усов, как мои, не так уж много. Великолепные, а?
– Да... ну да... Наверное.
– Может быть, вы не знаток усов, но, мисс Рестарик – мисс Норма Рестарик, не так ли? – заверяю вас, это великолепные усы.
Он нарочно дважды повторил ее фамилию. Она все еще, казалось, воспринимала окружающее, оставаясь в своем неведомом далеке, и он подумал, что она, возможно, не заметит этого. Но она заметила. И испугалась.
– Откуда вы знаете мою фамилию? – спросила она.
– Совершенно верно, моему слуге вы ее не назвали, когда пришли в то утро.
– Так как же вы ее узнали? Как вы сумели ее узнать? Кто вам сказал?
Он уловил тревогу, почти ужас.
– Мне сказали, – ответил он. – Иметь друзей всегда полезно.
– Но кто? Кто?
– Мадемуазель, вам угодно хранить от меня свои маленькие секреты. Вот и я предпочитаю хранить мои маленькие секреты от вас.
– Не понимаю,
– Я – Эркюль Пуаро, – произнес Пуаро с обычным своим величием. Затем он предоставил инициативу ей, откинувшись на стуле с мягкой улыбкой.
– Я... – начала она и запнулась. – Мне бы... – и умолкла.
– В то утро, я знаю, наша беседа быстро оборвалась, – сказал Пуаро. – На том, что, по вашим словам, вы совершили убийство.
– Ах
– Да, мадемуазель.
– Но... я же, конечно, говорила несерьезно. Ничего такого я не подразумевала. Ну, просто шутка.
–
Официантка, которая уже некоторое время внимательно поглядывала на Пуаро, внезапно подошла к нему, протягивая что-то вроде бумажной лодочки, которую сложили для малыша, чтобы он пускал ее в ванне.
– Это вам? – спросила она. – Мистер Порритт? Одна дама оставила.
– Ах да, – сказал Пуаро. – А как вы меня узнали?
– Дама сказала, что у вас усы. Сказала, что я таких усов еще никогда не видела. Так оно и есть, – добавила она, разглядывая их.
– Благодарю вас.
Пуаро взял лодочку, развернул ее, разгладил и прочел в спешке нацарапанные карандашом слова: «Он уходит. Она остается, и я предоставляю ее вам и иду за ним». Подписана записка была «Ариадна».
– Ах да, – сказал Пуаро, складывая записку и пряча ее в карман. – На чем мы остановились? По-моему, на вашем чувстве юмора, мисс Рестарик.
– Вы знаете только мою фамилию или... или вы все про меня знаете?
– Я знаю о вас кое-что. Вы мисс Норма Рестарик. Ваш лондонский адрес: квартира шестьдесят семь в Бородин-Меншенс. Ваш домашний адрес: «Лабиринт», Лонг-Бейсинг. Вы живете там с отцом, мачехой, двоюродным дедом и... ах да... – девушкой-иностранкой. Как видите, я хорошо осведомлен.
– Вы устроили за мной слежку.
– Нет, нет, – сказал Пуаро. – Ничего подобного. Даю вам слово чести.
– Но вы ведь не служите в полиции? Вы ничего про это не говорили.
– В полиции я не служу, нет.
Ее подозрения и воинственность вдруг исчезли.
– Я не знаю, что делать, – сказала она.
– Я вовсе не убеждаю вас воспользоваться моими услугами, – сказал Пуаро. – Ведь, как вы указали, я слишком стар. Может быть, вы правы. Но раз уж я знаю, кто вы, и знаю о вас кое-что, то почему бы нам по-дружески не обсудить ваши беды. Не забывайте, старики, хотя их и считают неспособными к энергичным действиям, тем не менее обладают обширным опытом.
Норма продолжала смотреть на него с сомнением – этот пристальный взгляд широко открытых глаз уже встревожил его во время их первой встречи. Но она в каком-то смысле была в ловушке, и Пуаро чувствовал, что ей хочется выговориться. А по какой-то причине людям, которым хотелось излить душу, говорить с Пуаро всегда бывало легко и просто.
– Они думают, что я помешанная, – сказала она без обиняков. – И... и мне тоже кажется, что я помешанная. Сумасшедшая.
– Как интересно! – весело сказал Эркюль Пуаро. – У подобных вещей есть множество названий. Очень звучных названий, которые с таким вкусом произносятся психиатрами, психологами и прочими. Но «помешанная» очень точно передает представления, возникающие у обычных людей.
– У меня есть мачеха. Я ее ненавижу и, мне кажется, ненавижу отца. Не так уж мало, правда?