Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

– Я их убедил. Люди прислушиваются ко мне, Дженни. Так было всегда. Я долго трудился над этим, действуя не грубыми обличительными методами, а неустанным выражением раскаяния в том, что я совершил, и изъявлением желания хотя бы как-то компенсировать причиненное зло. На это ушли годы – ровно столько, сколько их минуло с нашего с вами последнего разговора, – но постепенно Харриет и Ида стали разделять мою точку зрения. Они ведь обе глубоко несчастные женщины, в сущности: Харриет несчастна с тех пор, как умер ее муж, Джордж, а Ида – с тех пор, как я объявил ей о расторжении нашей помолвки.

Я открыла рот, чтобы сказать, что все равно не верю, но Ричард продолжал говорить. Он убеждал меня, что Харриет и Ида признали свою ответственность за смерть Патрика и Франсис и тоже хотят исправить причиненное ими зло.

– Любопытный психологический эффект, – продолжал он. – Для Харриет главное – кого-то наказывать. В данном случае саму себя. И потом, не забывайте, она ведь жаждет воссоединиться со своим мужем на Небесах. Для нее непереносима сама мысль о том, что она может оказаться в другом месте.

От потрясения я не могла произнести ни слова. Потом сказала, что все равно отказываюсь верить. Ричард ответил, что я поверю, когда поговорю с Харриет и Идой и они сами все подтвердят. Он сказал, что я должна с ними увидеться, чтобы понять, как они изменились.

Я не представляла себе изменившихся Иду и Харриет и боялась, как бы не совершить настоящего убийства, оказавшись с ними в одной комнате.

Ричард настаивал:

– Попытайтесь понять, Дженни. Я предложил им избавление от страданий – а они страдали, это правда. Невозможно причинить другому такое зло, не ранив при этом собственную душу. Годами Харриет и Ида верили, что у них нет иного спасения, кроме веры в собственную правоту, но со временем они поняли, что я предлагаю им куда лучший выход: настоящее божественное прощение. Душа грешника жаждет искупления, Дженни. И чем дольше мы отказываем ей в этом, тем сильнее она болит. Благодаря моим неустанным усилиям Ида и Харриет осознали, что отвращение, изо дня в день нараставшее в их душах, имело своей основой неприязнь к собственному поступку, к попыткам нацепить на зло маску добродетели, а отнюдь не воображаемые прегрешения Патрика Айва.

Слушая Ричарда, я начала понимать, что даже самый несгибаемый человек – вроде Харриет Сиппель – вполне может поддаться его красноречию. Он так умел преподнести факты, что весь мир представал вдруг совсем в ином свете.

Негус попросил у меня разрешения привести на нашу следующую встречу Харриет и Иду, и я, скрепя сердце, согласилась.

Когда Ричард уходил, я уже безоговорочно верила каждому его слову, и все же, когда в следующий раз я оказалась лицом к лицу с Харриет и Идой и своими глазами увидела, что они и в самом деле изменились, голова у меня пошла кругом. Точнее, они остались такими же, как прежде, только теперь жаждали применить свою несгибаемую твердость к самим себе. Когда они заговорили о «бедном добром Патрике» и «несчастной невинной Франсис», я едва с ума не сошла от злости. Они не имели права даже произносить их имена.

Вчетвером мы решили, что нам надлежит исправить причиненное нами зло. Ведь мы были убийцами, если не по букве закона, так по духу, а убийцы должны платить за совершенное преступление своей жизнью. Лишь после смерти Господь сможет нас простить.

– Мы четверо – сами себе судьи, присяжные и палачи, – сказал Ричард. – Мы и казним друг друга.

– Как мы это сделаем? – спросила Ида, устремив на него полный обожания взгляд.

– Я все продумал, – ответил он. – И позабочусь о деталях.

Так, без шума и жалоб, мы подписали себе смертный приговор. Я испытала огромное облегчение. Помню, как я подумала, что мне не страшно будет убивать, если моя жертва не будет бояться смерти. Хотя жертва – не то слово. Просто я не знаю, как правильно сказать.

А потом Харриет спросила:

– Погодите. А как же Нэнси Дьюкейн?

* * *

Я сразу поняла, о чем она.

«Да, это она, – подумала я тогда, – все та же старушка Харриет». Четырех жизней, принесенных в жертву, ей было недостаточно; ей нужна была еще и пятая.

Ричард и Ида спросили ее, о чем она.

– Нэнси Дьюкейн тоже должна умереть, – сказала Харриет, и взгляд у нее был жестким, как кремень. – Это она ввела бедного Патрика в искушение, она растрезвонила о нем на всю деревню и разбила сердце бедняжке Франсис.

– Ну нет, – возразила я с тревогой. – Нэнси ни за что не согласится расстаться с жизнью. И потом… Патрик ее любил!

– Она так же виновна, как и все мы, – настаивала Харриет. – Она должна умереть. Все должны умереть, все, кто виновен, иначе все будет напрасно. Раз уж мы это затеяли, надо делать все как следует. В конце концов, если бы Нэнси тогда не разоткровенничалась, Франсис, быть может, и не покончила бы с собой. Кроме того, я знаю то, чего не знаете вы.

Ричард потребовал, чтобы она нам все рассказала. Хитро прищурившись, Харриет сказала: