Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

– А! Вот теперь вы размышляете как настоящий детектив. Эркюль Пуаро понемногу обучает вас пользоваться маленькими серыми клеточками.

– Вы тоже об этом думали – о несоответствии с едой?

– Bien sür[48]. Почему я не попросил Дженни Хоббс растолковать это несоответствие, задав ей много других вопросов? Потому что я хотел, чтобы она считала, будто мы поверили в ее историю. А значит, я не должен был задавать ей вопросов, на которые она не могла ответить.

– Пуаро! Лицо Сэмюэла Кидда!

– Где, mon ami?

– Нет, я просто хочу сказать, что вижу его лицо, то есть… помните тот раз, когда вы впервые увидели его в «Плезантс», он тогда еще порезался бритвой? На щеке у него был порез, вокруг – небольшой пятачок выбритой кожи, а все остальное покрывала щетина?

Пуаро кивнул.

– А что, если этот порез причинило не лезвие бритвы, а какой-нибудь острый сучок, когда он лез по дереву? Что, если Сэмюэл Кидд порезался, влезая или вылезая из окна 238 комнаты? Он ведь знал, что придет к нам с рассказом о Нэнси Дьюкейн, и не хотел, чтобы мы связали порез на его щеке с деревом, растущим за окном номера Ричарда Негуса, вот он и побрил себе кусочек щеки.

– Зная, что мы предположим, будто он начал бриться, сильно порезался и бросил, – сказал Пуаро. – Позже, когда он приходил ко мне в пансион, его борода исчезла совсем, а лицо было сплошь в порезах: напоминание мне о его неспособности поднести бритву к лицу без того, чтобы не порезаться. Таким образом, если я поверю в это, то я буду предполагать, что любой шрам на его лице вызван бритьем.

– Почему вы говорите об этом таким скучным голосом? – спросил я.

– Потому что это совершенно очевидные вещи. Я пришел к этому выводу больше двух часов назад.

– О. – Я почувствовал себя воздушным шаром, из которого выпустили воздух. – Погодите-ка – если Кидд расцарапал себе лицо о ветку дерева за окном комнаты Ричарда Негуса, значит, он мог залезть туда и взять оттуда ключи от номеров 121 и 317. Так ведь?

– Сейчас не время обсуждать это, – сказал Пуаро сурово. – Мы прибыли на вокзал. Из ваших вопросов ясно, что вы слушали невнимательно.

* * *

Доктор Амброуз Флауэрдейл оказался высоким мужчиной крепкого сложения, лет пятидесяти, с темными, жесткими, точно проволока, волосами, седеющими на висках. Он был в мятой рубашке, на которой не хватало пуговицы. В письме он написал нам, чтобы мы шли сразу в дом викария; туда мы и направились, и теперь стояли в нетопленном холле с высоким потолком и щелястыми половицами.

Было похоже, что дом передали доктору Флауэрдейлу в безраздельное пользование в качестве больницы для одной-единственной пациентки. Дверь нам открыла сестра милосердия в форме. При других обстоятельствах я поинтересовался бы, куда же девался основной жилец, однако теперь я думал лишь о бедной Маргарет Эрнст.

– Как она? – спросил я, едва мы успели представиться.

Лицо доктора исказилось от боли. Затем он взял себя в руки.

– Мне позволено сообщить вам, что, учитывая все обстоятельства, она чувствует себя неплохо.

– Кем позволено? – уточнил Пуаро.

– Маргарет. Она не переносит пораженческих разговоров.

– Это правда, то, что она просила передать нам?

После небольшой паузы доктор Флауэрдейл кивнул.

– Немногие выжили бы в таком состоянии после столь жестокого нападения. Но Маргарет отличается крепостью как ума, так и тела. Нападение было очень серьезным, но черт меня побери, если я не вытащу ее с того света, даже если сам уйду туда.

– Что с ней случилось?

– Два отпетых негодяя с верхнего конца деревни пришли ночью на кладбище и… сотворили с могилой Айвов такое, что и говорить не хочется. Маргарет их услышала. Она даже во сне продолжала нести стражу. Она услышала скрежет металла о камень. Когда Маргарет выскочила на улицу, чтобы их остановить, они напали на нее и ударили лопатой, которую принесли с собой. Они забили бы ее до смерти не моргнув глазом! Это было ясно даже деревенскому констеблю, который арестовал их несколько часов спустя.

Пуаро сказал:

– Прошу прощения, доктор. Вы знаете, кто поступил так с Маргарет Эрнст? Те два негодяя, о которых вы говорите… они сознались?

– С гордостью, – процедил доктор Флауэрдейл сквозь стиснутые зубы.

– Значит, они арестованы?

– О да, полиция их повязала.

– И кто же они? – спросил я.

– Фредерик и Тобиас Клаттоны, отец и сын. Парочка вечно пьяных бездельников.

Я подумал, уж не о том ли молодом бездельнике, которого я застал тогда в компании Уолтера Стоукли, речь. (Оказалось, что о нем са́мом.)