Ермак

«Басманов, царский любимец! — догадался наместник и уже загодя приготовил угодливую улыбку. — Глядишь, сгодится».

Вот и дворец. Перед резным крыльцом толпились нищеброды. Они гнусаво распевали псалмы, истово крестились, каждый старался протиснуться вперед и показать свои страшные язвы. Дворецкий, стоя на нижней ступеньке крыльца, раздавал от царского имени медные грошики и ломти хлеба. Нищие толкались, бранились, спорили. Слуга разгневался:

— Жадничаете. Ах, окаянные! Зайдется душа, — медведя с цепи спущу на вас!

Сразу смолкло. В наступившей тишине на самом деле послышался медвежий рев. Для царской потехи не одного зверя держали в клетках.

Ромодановский со страхом взглянул на мрачные стрельчатые окна дворца. Ему показалось, будто мелькнула тень Грозного.

После долгих усилий гостю удалось добраться до спальничего. Наместник низко поклонился ему:

— Прибыл до великого государя с важной вестью. Тешу себя счастьем увидеть светлый лик государя.

Спальничий высокомерно взглянул на приезжего и снисходительно ответил:

— Счастье, человече, не зернышко — из-под жернова целым не выскочит.

— Это верно, — согласился Ромодановский, — при счастье и петушок яичко снесет, а при несчастье и жук забодает. Помоги да уму-разуму научи, в долгу не останусь, — опять низко поклонился он.

— Ныне великий государь к вечерне пойдет. Некогда. Иди к дворне в терем и жди…

Пришлось покориться.

Когда заблаговестили, пермский гость вышел на площадь и тут, у собора, решил подстеречь царский выход на богомолье. Но царь и опричники не вышли на благовест. Время тянулось долго. Наступили сумерки. Из-за рощи поднялись золотые рога месяца. И тут началась суматоха, из теремов все торопились к собору.

«Как же я проспал? — с досадой думал усталый наместник. — Неужто уже с вечерни государь возвращается?» Он проворно надел однорядку и заторопился к храму. То, что увидел пермяк, потрясло его. Ему почудилось, что он попал в мрачный монастырь. Из собора по направлению ко дворцу двигались попарно молодцы, одетые в шлыки и черные рясы, с горящими восковыми свечами в руках. Впереди всех шел царь, одетый иноком. Он еле передвигал ноги, опираясь на жезл. Глаза его, большие и пронзительные, блестели лихорадочным огнем. Лицо истощенное, бледное и потное. Бородка висела жидкими клочьями. Ромодановский ужаснулся: «Ох, господи, и это в сорок лет!»

Иван Васильевич перебирал черные четки и глухо боромотал:

— Упокой, боже, души побитых мною… И что поделаешь, господи, ты уж знаешь, что я хотел славы и крепости моей державе. Кто стал против сего, тот становился врагом нашим… Помяни их, господи, во царствии твоем…

Благовест смолк, среди мрачного безмолвия слышался треск свечей.

Позади царя шел широкоплечий, с рыжей бородой, богатырь.

«Малюта Скуратов», — со страхом признал наместник в монахе опричника и прижался к стене.

Но глаза Грозного нашли его там. Царь подозрительно посмотрел на Ромодановского и узнал его.

— Ты как тут оказался? — скрипуче спросил он, и худые длинные пальцы крепко сжали посох.

Наместник встал на колени:

— Прости, великий государь, дела неотложные поторопили к тебе…

Иван взмахнул рукой:

— Брысь, дела пусть московские бояре вершат, а я тут горький инок. Уйди…

Из глаз Ромодановского выкатились слезы жалости. Он молча склонил голову и покорился судьбе. Но вдруг Грозный остановился, поманил его к себе.

— О чем хлопочешь, человече? — страшными глазами он уставился на Ромодановского.

— Из Пермской земли спешил, великий государь. Грамоту от хана Кучума привез…

Глаза Грозного вспыхнули ярче, он сбросил шлык. Длинные редкие волосы с ранней проседью разметались по ветру.

— А, Сибирь, вотчина наша! — оживленно заговорил он. — Ты, Малюта, приведи ноне сего посланца ко мне, ноне, непременно…

Скуратов пытливо посмотрел на Ромодановского:

— Жди, приду за тобой!

Мрачная вереница иноков двинулась дальше. Долго не мог опомниться наместник, на лбу выступил холодный пот. Перед взором все еще маячила сильная, грузная фигура Малюты Скуратова, и по-страшному звучали слова: «Жди, приду за тобой!»

В людском тереме гость сел за стол и затих. На душе у него было смутно, тревожно. Склонясь над столешницей, он незаметно задремал.

В полночь его растолкали властные, сильные руки. Ромодановский открыл глаза, — перед ним стоял Скуратов.

— Торопись, наместник, да захвати грамоту сибирскую. Государь поджидает тебя, — спокойным и добрым голосом заговорил опричник. — Да ты не бойся, я только для бояр страшен. Они и россказни распустили про меня, зверем зовут…

Пермяк поклонился Скуратову:

— Спасибо, Григорий Лукьянович, за ободрение. Не верю я боярским россказням, — поднял он на опричника спокойные глаза.

И впрямь, в обычном кафтане Малюта весьма походил на радушного бородатого мужика. Лицо его светилось простотой, душевностью.

— Чем это ты занозил царское сердце? — спросил он. — Не терпит свидеться с тобой.

— Грамоту от сибирского салтана привез…

— Сибирь, дальняя сторонушка! — обронил Скуратов. — Дивен край… Нам бы его…

Он неторопливо провел пермяка во дворец, и долгими ходами и переходами они пришли к узенькой двери.