Ермак, или Покорение Сибири

– Государь,  – сказал визирь Таузак,  – ты всегда повелеваешь мне говорить правду: да поведаю ее теперь, хотя бы она стоила моей головы…

Кучум дал знак согласия, и визирь продолжал:

– Если б Уркунду имел злое намерение посягнуть на твою драгоценную, для благоденствия Сибири, жизнь, то ему достаточно бы было не удерживать тебя от падения в Иртыш…

– А разве он не знал,  – прервал дервиш с запальчивостью,  – что никакие чары не вырвали бы его из рук наших…

– Это справедливо,  – продолжал с хладнокровием визирь,  – но я дерзаю донесть великому наместнику пророка, что теперь нет достаточной причины казнить человека, пришедшего с мирными предложениями.

– Мудрый визирь твой, повелитель правоверных,  – сказал дервиш с умножающейся злобой в глазах,  – конечно, не ведает кудесничества шаманов, и если они искусно напускают язвы на человека и зверей, то почему не известны им знамения, лишающие врага своего зрения? Позволь, государь, верному рабу твоему заметить, что для поганых гяуров, которые его подослали, нет ничего святого и твое несчастье, величайшее для всего полуночного света, важнее для них победы. Впрочем, коли шаман умел сделать зло, то сумеет и отвратить оное, нужно только исторгнуть его признание.

Хитрый дервиш знал, что струна самолюбия всего скорее достигала до сердца Кучума, но он не ведал, что рассудок управлял им не менее необузданности первого порыва гнева, кой час оный охлаждался, или мудрый Таузак призываем был для исполнения воли деспота. Таким образом, и теперь, когда визирь остался один с раздраженным царем, он умел мало-помалу довести его до того, что Кучум сознался, что шаман не только не заслуживал наказания, но имел право на его признательность, а потеря зрения была следствием его гнева, от коего все знахари молили его остерегаться. Преданный визирь униженно представил своему повелителю, что как Уркунду доказал покупку им казацкой девушки у бухарца Нургали, то следует наказать насильственный поступок дервиша и возвратить шаману его собственность.

– Но посланец подлого казака достоин смерти и за дерзкое предложение свое,  – сказал Кучум после некоторого молчания.

– Великий повелитель полуночного мира,  – отвечал визирь с низким поклоном,  – конечно, войска твои непобедимы, преданность наша к священной особе твоей неограниченна; за железной грудью нашей ты мог бы предаваться спокойно радостям гарема, когда б владыко среднего царства всемощный богдыхан напал на твои улусы из-за каменной стены своей с ополчением, равняющимся песчинкам дна моря Хвалынского, или Великий Могол двинул на царство твое слонов своих, как горы Рифейские; не страшны и самые янычары победоносного завоевателя Царьграда, но эта горсть казаков – люди заколдованные, не знающие смерти, они опаснее для твоего величия…

– Эк они тебя напугали, старый мой храбрец, своим стреляющим огнем и громами смертоносными,  – прервал его хан с насмешкою.  – Но подожди немного: и нам пришлют казанские самопалы.

– Прости, государь, верному рабу твоему, дерзающему донесть, что требуется большая хитрость, чтоб кидать огонь из сих дьявольских труб.

– По крайней мере, люди наши не станут их страшиться более и считать казаков непобедимыми,  – заметил Кучум.

– Голова моя в твоей руке,  – продолжал визирь, низко кланяясь,  – но верный раб твой считает долгом представить, что для безопасности твоей державы следовало бы удовлетворить просьбу шамана, дабы вступить с казаками в мирные переговоры.

– Рабский раб,  – вскричал с гневом Кучум,  – я покажу вам, что, лишась зрения, я не лишился бодрости души и не струшу шайки разбойников.

– Великий пророк да умудрит тебя, повелитель правоверных, положить преграду кровавому потоку сих ужасных пришлецов, которых доселе ничто не может удержать. Тебе известно, государь, сколь тщетны были первые усилия храброго князя Епанчи: три дня сряду со своими татарами и вогуличами пускал он на казаков тучи стрел с высокого берега Туры. Не остановила их и железная цепь, которую приказал ты протянуть поперек Тобола…

– Виновен в том есаул, допустивший Ермаку обмануть себя,  – прервал его царь.  – Изменник тратил стрелы и время попусту, стреляли в чучелы, которые Ермак поставил на плоты свои вместо казаков, а сам, обойдя предателя лесом, напал на него врасплох. Голова изменника висит на Чувашском мысу…

– Но думный советник твой, Карача, бился пять дней на открытом поле и в засадах, с силою вдесятеро более Ермаковой, а не отстоял ни своих мешков с золотом, ни твоих кадей с медом.

– Разве тебе не известно, что Маметкул сторожит теперь казаков в крепкой засаде с великою ратью? Иртыш не увидит их на берегах своих. Племянник запасся и мешками для голов поганых гяуров,  – прибавил царь с довольной усмешкой.

– Страшусь, повелитель правоверных,  – сказал робко визирь,  – чтоб эти головы не прибежали сюда на своих ногах и с пищалями в руках.