Ермак, или Покорение Сибири

Успенский девичий монастырь приходит также в разрушение и угрожает археологии уничтожением последних исторических следов. От времен Грозного остались только два местных образа и северные двери: образ Иисуса Христа высокой итальянской живописи и Божьей матери древней греческой. На первом оплечья золотые, а ризы на обоих украшены драгоценными каменьями. Двери железные с прекрасными золотыми арабесками одинаковой работы с дверями московского Благовещенского собора. По странной ли прихоти царя, или он не хотел испортить рва, только ход из дворца в собор был сделан под землею, и так глубоко, что не был нисколько не заметен на поверхности.

Строганов долго бы остался, может быть, на паперти, предавшись мечтам и размышлению, несмотря на сумрак, начинавший скрывать предметы от глаз, если б не выведен был из оного вбежавшим Аввакумом.

– Максим,  – сказал он поспешно, оглядываясь во все стороны,  – что зазевался, убирайся-ка отсюда, покуда цел…

– Я на все готов,  – отвечал равнодушно Строганов,  – но без царского указа, сам знаешь, не могу выехать из слободы.

– Как,  – вскричал Аввакум,  – разве Черемисинов не объявил тебе приказания царя ехать в Москву и приготовить Кольца к отправке?

– Нет,  – отвечал Строганов.

– Чего доброго, Максим,  – продолжал шут, улыбаясь,  – не обошел ли ты уж и его, как обаял кума Ванюшу. С тех пор как погостил ты в опочивальне у нас, ни на кого не огрызаемся, не осерчали и на Бельского, даром что он задал нам мат с пяти ходов.

Строганов перекрестился и сказал:

– Это дело Божье, а не человеческое. Помолимся Господу Богу, чтобы царь таковым навсегда остался.

– Хорошо бы, Максимушка, кабы твоими устами да мед пить, уж я бы припрятал подальше его костылек-то, а то теперь говори, да и оглядывайся, чтобы не пырнул им тебя в брюхо… Что-то, право, не верится! Ну как очнется по-старому, за тебя первого ведь примемся – у нас с куманьком такой обычай, не прогневайся: не забыл, чай, ты Адашевых да Сильвестра…

Приближение Черемисинова остановило словоохотливого рассказчика. Любимый стольник царский объявил Строганову государеву волю, чтобы он немедленно возвратился в Москву и ждал его прибытия – для отправления посла Ермакова с царскою милостью.

И действительно, на третий день после сего столица русская была обрадована возвращением царя – царя доброго, милостивого…

Отслушав торжественное Божественное служение в Успенском соборе, государь приказал петь напутственный молебен храбрым гостям сибирским. После сего призвал их в посольскую палату и, наградив каждого деньгами, сукнами, вручил Кольцу из собственных рук ответственную грамоту Ермаку Тимофеевичу.

– Отправь,  – сказал Иоанн с особенной милостью Кольцу,  – мое спасибо всем молодцам атаманам и казакам нашим; отвези им верно мои награды и скажи, что если будут продолжать службу свою столь же усердно, то ни царь, ни государство их не забудут, хотя б зашли они на край света. А честному нашему князю сибирскому, Ермаку Тимофеевичу, посылаем шубу с плеча нашего, кубок, из которого пили за великое дело, и два панциря – да сохранит Господь под бронею сею его здравие надолго для пользы и славы отечества. Извести товарищей своих, что вслед за тобою отправится воевода с достаточной силой для удержания завоеваний наших.

Кольцо кинулся со слезами лобызать руку монарха; вдруг из среды придворных, когда менее всего ожидали, раздался звонкий голос Аввакума:

– Не забудь-ста, куманек, заказать князю сибирскому, чтобы подослал нам поскорее десятка два медвежат из его медвежья царства. Ведь не все же трусы перевелись у тебя… А мож пригодятся и на самого ставленника. Попав в князья, того и смотри забудет, что был разбойником. Захочет и понежиться. Чего добиваться ему больше?

К общему всех удивлению, Иоанн весьма равнодушно перенес дерзкую шутку Аввакума и, будто вслушавшись только в последние слова его, отвечал насмешливо:

– Заиграла чистая княжеская кровь… Эти потомки удельных князей думают, что они одни созданы быть князьями. Хорошо бы, право, было царство Русское – с князьями Гвоздевыми, Аленкиными, Курбскими, Бельскими… Нет, куманек,  – сказал он громче и реже обыкновенного, как бы желая, чтобы все его слышали,  – княжество Ермаку не в позор, казачество его не в укор. Лучше родиться пастухом да делами честными добыть себе княжество, чем считать род свой от князей ярославских, черниговских и угодить в скоморохи или в предатели…

Царь умолк, не слышно было и голоса Аввакума. Все присутствующие в тишине и с благоговением низко поклонились государю и пошли за роскошную трапезу, коею угощал царь на отпуске Кольца с товарищами.

Глава третья